Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Что «их» было видно с мостика, в этом не было никакого сомнения, ибо стрелка указателя дистанции торопливо двигалась по циферблату, указывая быстрое сближение с целью.

Так прошло несколько томительных минут или секунд – в такие моменты оценка текущего времени на глаз вещь совершенно невозможная, – когда вдруг послышался голос Сакеллари:

– Вот! Вон они! Все! – И я увидел моего приятеля высунувшимся в один из портов своей батареи и смотрящим куда-то вперед.

– Тебе, значит, начинать, – сказал я, присоединяясь к нему и высовываясь тоже наружу, чтобы рассмотреть, что творится в море.

Но с первого же взгляда я убедился, что, хотя неприятельская эскадра и появилась с правого борта, но начинать придется мне, а не Сакеллари: на нашем правом крамболе были видны, хотя и в тумане, но уже довольно ясно, японские броненосцы и броненосные крейсера. В безукоризненной кильватерной колонне, с короткими между кораблями интервалами, большим ходом, судя по бурунам под форштевнями, японские корабли шли на пересеку нашего курса, с явным намерением выйти нам на левую сторону. На их мачтах развевались стеньговые флаги огромной величины; несмотря на туманную дымку, были отчетливо видны на белом фоне ярко красные круги с широкими, расходящимися во все стороны лучами.

Я вернулся к себе в батарею как раз в тот момент, когда далеко впереди громыхнул первый выстрел «Суворова» и почти следом за ним задрожал и наш «Орел» от своего первого залпа. С этого момента вакханалия орудийной стрельбы не прекращалась уже ни на одно мгновение.

Я выглянул в один из портов батареи: вся японская кильватерная колонна уже была у нас с левого борта и поворачивала последовательно на параллельный нам курс. Головные корабли уже закончили поворот и отвечали на наш огонь; вспышки выстрелов часто опоясывали красивые силуэты японских броненосцев. Вдруг я увидел какой-то черный, огромный, продолговатый предмет, летящий в нашу сторону, смешно кувыркаясь в воздухе. Не долетев немного до нас, он упал в море, подняв огромный столб воды и дыма.

– Знаменитые чемоданы[103], – подумал я, отпрянув инстинктивно от порта. Взглянув на циферблат указателя дистанции, я увидел, что стрелка его быстро приближается к цифре 30, т. е. 30 кабельтовых, расстояние, с которого могли начать разговаривать и мои маленькие шесть пушек. Мои комендоры, припав к прикладам, тоже не отрываясь смотрят на стрелки циферблатов. Вот они показывают «тридцать».

– Огонь! – Но я даже не услышал залпа своих орудий. Одновременно с шестью зеленовато-желтыми вспышками, блеснувшими из дул моих пушек, раздался страшный взрыв, потрясший до основания весь броненосец, и вслед за тем на протяжении обеих батарей правого и левого бортов от потолка отделилась густая, черная туча и медленно стала опускаться на наши головы. Я с ужасом смотрел на эту тучу, не понимая, что это могло быть.

Не успела туча опуститься нам на головы, как наверху раздался второй такой же оглушительный взрыв, и вслед за первой тучей стала опускаться вторая.

– Черт возьми, да это же уголь! – сообразил я наконец секрет этого странного явления.

Действительно, это было не что иное, как мельчайшая угольная пыль. Моя батарея всего за несколько дней перед тем освободилась от угля, которым была завалена в продолжении всего нашего последнего перехода. Когда убрали из нее весь уголь и приводили батарею в порядок, как ни тщательно ее мыли, смыть все без остатка не было возможности и во многих местах, недоступных ни швабре, ни струям воды, главным образом в зазорах на бимсах, осталось много мельчайшей угольной пыли. Теперь при каждом попадании в броненосец крупного неприятельского снаряда, взрыв которого сотрясал корабль до основания, эта тонкая пыль стряхивалась сверху и опускалась нам на головы в виде густой черной тучи.

В скором времени моя батарея стала представлять жуткую картину: дневной свет с трудом проникал сквозь сильно погустевший от черной угольной пыли воздух, погустевший до такой степени, что даже ослепительно яркие обычно вспышки орудийных выстрелов казались тусклыми. Находясь посередине батареи, я с трудом различал крайние ее пушки; электрические лампочки были уже совершенно бесполезны, ибо свет их представлялся какими-то мутными, красноватыми пятнами.