Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

– А ну-ка, расскажите мне, как это угораздило вас посадить «Уссурийца» на камни? – весело спросил он меня.

Я подробно рассказал ему все перипетии этой памятной мне ночи. Выслушав мою историю, он рассмеялся еще веселее.

– А знаете, что во всей этой истории виноват я? – сказал он. – Теперь я вам расскажу, почему все это вышло. Помните, вы меня спросили, принимая от меня штурманскую часть, когда мною последний раз определялась девиация. Я вам сказал, что сейчас же после нашего выхода из дока. На самом же деле вышло так: мы действительно пошли на определение девиации, и вот, когда мы проделами всю эту долгую процедуру с трубой пароходного завода, вернувшись в гавань, я потребовал от поставленного записывать румбы унтер-офицера его записи, то оказалось, что он так там все напутал, и что всю историю надо было начинать сначала. Ну, вы сами знаете Стронского; если бы я ему это сказал, то сначала его хватил бы апоплексический удар, потом, оправившись, он съел бы меня живьем, а что бы сделал с этим дураком унтер-офицером, это даже и представить себе нельзя. Я решил никому ничего не говорить, а попросту переписал старую табличку девиации, никак не предполагая, чтобы короткая наша стоянка в доке могла бы так изуродовать наши компасы…

«ДЖЕК»

Джек был чистокровным пуделем, остриженным, как и подобает всякому хорошему пуделю, львом, с усами и бакенбардами, с густо нависшими бровями над умными и живыми глазами, с гривой, с кисточками на ногах и хвосте. В противоположность обычным офицерским псам, – а Джек был псом кают-компанейским, а не баковым, – он не чуждался команды, и его можно было видеть также часто на баке, играющим с матросом 2-й статьи разряда штрафованных Иваном Гулькиным, как и на юте, прыгающим через тросточку лейтенанта Лютера, разговаривающего с ним не иначе, как по-французски.

Кто был его первым хозяином, – я не знаю. Когда я прибыл на канонерскую лодку «Хивинец», плававшую уже третий год в Средиземном море, стационером на Крите, у Джека уже не было единоличного хозяина, и был он, в буквальном смысле, судовой собакой.

Ума он был совершенно исключительного, и то, что он понимал человеческий язык, в этом не было никакого сомнения. Как иначе можно было бы объяснить тот факт, что он исполнял такие, например, приказания, как – «Джек, принеси мне фуражку!» Он бежал вниз, в помещение офицерских кают, и приносил в зубах фуражку. Правда, это не всегда бывала фуражка того, кто послал за ней, и бывало так, что вместо маленькой, изящной фуражки минного офицера Чайковского он приносил огромный, с большими форменными полями и огромным козырем головной убор ротного командира, старшего лейтенанта Вещицкого. Но в этом его особенно винить было нельзя, ибо вполне возможно, что собачье представление о праве собственности несколько рознится от человечьего, или же, что каюта пославшего лейтенанта Чайковского была заперта, но зато открыта гостеприимно дверь каюты Вещицкого, и он бывал донельзя сконфужен, когда Вещицкий, строго глядя на него и пугая неподвижным стеклянным глазом, вставленным вместо потерянного в Порт-Артуре ока, читал ему нотацию за то, что он взял чужую фуражку.

Что Джек знал, знал безукоризненно хорошо, так это были сигналы горном.

Его любимым сигналом было «движение вперед». Это был сигнал, по которому команде, приготовившейся купаться, надлежало кидаться в воду.

Купанье было любимым развлечением Джека. Тут удовольствие заключалось не только в барахтанье в тихих водах Судской бухты, где вода была так чиста и прозрачна, что когда ветер не рябил ее поверхность, можно было видеть с нижней площадки трапа, как ползали по дну лакомые для греков осьминоги, и как тускло поблескивала пустая сардиночная коробка, выброшенная за борт буфетчиком из буфетного иллюминатора. Главное удовольствие купанья заключалось в том, что Джеку разрешалось принимать участие в игре в водное поло. В сущности говоря, это никакое не было поло, а простое гоняние по воде большого футбольного мяча, но и это было чертовски весело и интересно.

По окончании судовых работ, перед обедом и ужином, раздавалась команда вахтенного начальника:

– Команде приготовиться купаться! На шестерку!

Четверо гребцов из вахтенного отделения шли на шестерку, которая, отвалив от корабля, держалась на веслах на левом траверзе канонерки; травился левый выстрел – топенант, пока нок выстрела не касался воды; за борт на всякий случай бросалось несколько спасательных кругов. Пока делались все эти приготовления, команда раздевалась. Джек отлично понимал, что означала вся эта процедура. Он сидел уже на верхней площадке левого трапа и, если вахтенный начальник не спешил приказывать горнисту играть «движение вперед», начинал повизгивать от нетерпения.

Но вот звучит знакомый сигнал.