Четырнадцать дней

И вот всего через несколько дней, посреди ночи, кто-то сказал, что прилетает вертушка для эвакуации раненого, а когда она приземлилась, к ней потащили носилки – и я разглядел на них того идиота-лейтенанта! Он таки пошел и постучал в дверь дома фермера. Они что-то сказали друг другу, и хотя каждый говорил на своем языке, фермер понял суть дела, взял ружье и велел лейтенанту проваливать. Но тот был молод и глуп. Не знаю уж, с кем он поделился, но, по слухам, у него зудело так, что он поверил бы во что угодно, и кто-то убедил его попробовать еще разок, ведь обычно дверь открывает одна из дочек. Тогда лейтенант пошел обратно и получил пулю в брюхо. Когда вертолет взлетел, мы понятия не имели, выживет ли он.

Ну а потом начальству пришлось вмешаться, ведь нельзя же позволить иракскому фермеру стрелять в американского офицера. Один из сержантов, решив, что дело заходит слишком далеко, пошел и рассказал, как оно было на самом деле. Оказалось, что дядя лейтенантика – генерал-полковник в Пентагоне, и никто не собирался докладывать наверх, что этого летеху пристрелили за поиски любви не в том месте.

Доложили, что «Аль-Каида» в Ираке установила западню на периметре базы, и лейтенанта подстрелили чертовы террористы, когда он возглавлял патруль. Бедолаге-фермеру хватило ума сбежать до того, как к нему пришли из военной разведки, но одному Богу известно, увидел ли он снова свою ферму, семью или хотя бы коз. Капрала Джонаса разжаловали обратно в рядовые, и никто не знал, в зубы к каким чертям упекли Мэллори.

Лейтенант, провалявшись пару месяцев в госпитале, вышел оттуда с «Пурпурным сердцем»[61]

, калоприемником и еще какой-то медалькой. Его отправили служить обратно в Штаты и к тому же героем сделали. Теперь-то он небось до генерала дослужился, но точно не знаю. Только через год рядовые стали рассказывать эту историю – и то если рядом не было офицеров, и всегда с одной и той же моралью: здесь такие же люди, как и везде. Не важно, в Багдаде или в Париже, в Арканзасе или в чертовом Беверли-Хиллз, скажите мне, есть ли такое место, где можно заявиться к дверям дома, предложить отцу двадцать баксов за возможность трахнуть его дочку и не получить в ответ пулю?

* * *

– Так не бывает! – заявил Евровидение с мокрыми от смеха глазами. – Это чисто городская легенда! Коза лягнула, ой не могу!

– После Ирака я сам не свой, – продолжал рассказ Черная Борода. – А ведь меня даже не ранило. Просто сама ситуация напрягает, когда не знаешь, кто враг, в какой куче мусора спрятана бомба, и тебя ненавидят все вокруг. Стоит выехать за забор базы на чудовищных бронемашинах, как вся детвора в деревне выстраивается вдоль дороги и бросает в тебя камни. Дети, искалеченные войной, которая должна была их спасти. Мы должны были их спасти. Когда видишь такое, трудно не сойти с ума.

– Война – это помесь жестокости с фарсом, – бросила Кислятина. – Те, кто остается дома, тоже страдают от нее: дети, жены, бабушки-дедушки, друзья – все страдают.

Мне показалось, у нее явно имелись личные причины ненавидеть войну.

– Не знаешь, где прячется смертельно опасный враг, – очень похоже на то, что сейчас происходит, – задумчиво пробормотала Мозгоправша. – Неопределенность, постоянное ощущение опасности отовсюду, хотя вирус и не ходит с автоматом. Для очень многих дело кончится длительной травмой.

– Неплохо для вашего бизнеса, – нервно усмехнулся Евровидение.

Мозгоправша косо глянула на него, и он неловко кашлянул в качестве извинения.

– А если серьезно, я вспомнил одну историю про травму, – произнес он. – Я слышал ее очень давно, но она до сих пор не выходит у меня из головы и сегодня кажется весьма подходящей к случаю. Рассказать?

– Не хватит ли на сегодня травм и войн? – отозвалась Флорида. – Как насчет чего-нибудь приятного и воодушевляющего – для разнообразия?

– Я вас умоляю! – повернулась к ней Кислятина. – Приятного? Нет ничего приятного. И черт с ним! Реальная жизнь в основном состоит из травм и шока – так что да, давайте послушаем еще одну мерзкую историю.

В полной тишине все ждали, когда Флорида взорвется: будто кто-то поджег фитиль бомбы, и мы все наблюдали, как он прогорает.

Флорида, застыв от злости, медленно повернулась к Кислятине:

– О, вам не нравятся приятные истории? Думаете, нам тут нужно еще больше жестокости, ненависти и расизма? – Она принялась нарочито медленно собирать вещи. – Отлично. Можете сидеть тут и изливать в мир страдания. А с меня хватит. Всем спасибо, но меня посиделки на крыше уже достали!

– Погодите! – вмешался Евровидение после секундного шока. – Вы не можете уйти!

– Это еще почему?

– Вероятно, с парочкой историй мы действительно перегнули палку, так ведь мы готовы исправиться. Давайте уважительнее относиться друг к другу. – Евровидение оглянулся с испуганным видом (несмотря на замашки конферансье, он, очевидно, переживал за созданное нами на крыше содружество) и повернулся к Кислятине. – Дженнифер, вам не кажется, что ваши слова несколько выходят за рамки вежливости? Не будем портить то хорошее, что у нас завязалось.