Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Иностранцев особенно интересовали монгольские женщины. Их описания варьировались от высказывания чувств омерзения — жирные, уродливые, неотличимые от мужчин — до восхищения: безропотно переносят неимоверные трудности, могут управлять лошадьми и повозками не хуже мужчин, превосходные стрелки из лука и так далее. Наибольшую неприязнь вызывали кричащие цвета одеяний, а наибольший восторг — то, как монгольские женщины, стоя, рожали детей и продолжали работать, словно ничего не случилось. Отмечалось также и уважительное отношение монгольских мужчин к женщинам, ассоциирование образа женщины с луной, которая занимала особое место в монгольских религиозных верованиях[120]. Несмотря на расхожие обвинения монгольских женщин в бесполости, двуполости, гермафродитизме, европейские хронисты противоречили самим себе, когда обращали внимание на различия в одеяниях монгольских мужчин и женщин. Задолго до Чингисхана и имперской роскоши монголы уже шили одеяния из мехов, кож, шерсти, войлока и фетра. Стандартное одеяние состояло из длинного, до лодыжек платья и свободных штанов под платьем. Против стихий они надевали войлочные накидки, меховые капюшоны, кожаные сапоги и войлочные котурны; меховые одеяния были двухслойные — мех был и внутри и снаружи

[121]. Самыми популярными были меха лисы, рыси и волка. Хотя в степи и не существовало резкого контраста богатства и бедности, неравенство возникало вследствие разной численности домашнего скота, и самым наглядным знаком состоятельности был особый головной убор богатой женщины, называвшийся boghtaq

(«богтак»)[122]. Нареченный одним автором «мужским сапогом, надетым на голову женщины», богтак представлял собой каркас из железной проволоки высотой два-три фута, обитый корой и украшенный алой и синей парчой или жемчугом; иногда каркасы оплетались красным шелком и золотой парчой

[123].

Этот элемент мишуры в мрачном и стоическом образе жизни монгольской женщины в какой-то мере «компенсировал» нехватку реального «домашнего очага». До эры Чингисхана монгольские шатры собирались и разбирались всегда внезапно и быстро. Куполообразные шатры, или гэры, собирались из решетчатых ивовых конструкций, сплетенных вместе ремнями из сыромятной кожи и покрытых одним или двумя слоями промасленного войлока. Гэр, таким образом, представлял собой конструкцию, состоявшую из обручей, сплетенных из ветвей, и сходящихся наверху вокруг самого малого и последнего обруча, из которого выдвигалось нечто вроде вытяжной трубы или дымохода. Снаружи гэр покрывался белым войлоком или слоем белой костной муки, и его диаметр мог составлять четырнадцать футов. Пол выстилался коврами из войлока, к решетчатому куполу крепились крючья, на которые развешивались продукты, оружие и другие необходимые предметы. Глава семейства всегда сидел напротив входа, вход всегда был обращен к югу, мужчины всегда сидели на западной стороне, а женщины — на востоке[124]

.

Еда и питье до появления Чингисхана определялись характером пастбищной экономики, то есть наличием молока и мяса. Летом, когда в изобилии имелось кобыльего молока, монголы предпочитали мясу молочную продукцию, но зимой молоко становилось предметом роскоши и доступным только в богатых семьях. Только в чрезвычайных обстоятельствах монголы могли есть сырое мясо, обычно его употребляли в вареном или жареном виде. Зимой основным блюдом для простых людей была жидкая кашица из многократно сваренного проса. В зимнее время с едой иногда было настолько тяжело, что кочевники могли бросить собакам кость лишь после того, как из нее высасывался мозг[125]. Все ели пальцами из общего горшка, и еда строго распределялась между членами семьи. Историки придерживаются единого мнения в отношении того, что в степи приходилось быть оппортунистом в еде, всеядным и готовым съесть все, что угодно. Монголы действительно могли есть любую плоть, в том числе сурков (как мы уже знаем), мышей и других мелких животных. Некоторые историки утверждают, что монголы могли проглотить и усвоить любой протеин, исключая табу на мулиц, кошек, собак, крыс, даже вшей и послед кобыл. Английский монах Матвей Парижский, помешанный на монголах, считал, что они ели лягушек и змей. Они не могли преодолеть лишь один запрет: съесть животное, которое поразила молния[126]. Утверждалось также, будто монголы могли есть человечину. Хотя зафиксирован лишь один случай каннибализма (во время кампании Толуя в Китае в 1231 году), в Западной Европе продолжал распространяться миф о людоедстве как общепринятой практике в Монголии того времени. Согласно данной версии, монголы предавались людоедству ради удовольствия или для того, чтобы застращать врага. Одной из самых чудовищных выдумок была легенда о том, что кочевники использовали сожженные трупы состарившихся и ненужных отцов в качестве приправы к еде[127].