И всё же с Чингизом Торекуловичем дело обстояло куда серьёзнее и сложнее. Разделяя ценности либерализма и демократии, он в то же время являлся типичным советским писателем. По масштабам мышления и художественных обобщений он был писателем империи. И когда её в конце концов не стало, он собрался с мыслями и решил написать роман-плач, роман-эпитафию, где падение советской державы показано как некий апокалипсис, воплощение злого рока, всемирная и личная трагедия. Мне кажется, что драма Айтматова-человека и писателя состояла в том, что он так и не принял новое общество, за которое как бы ратовал, не смог порвать со своим советским прошлым. Историческая, мировоззренческая амбивалентность стала его личной и общественной судьбой. Она началась ещё в детские годы, а продолжалась вплоть до его кончины. Примирить эту духовную разорванность и преодолеть многолетний морально-этический, философский дуализм ему было не суждено. Кажется мне, что этот исторический дуализм и сейчас не удаётся преодолеть многим и многим людям, жившим в Советском Союзе, выжившим в новых условиях, но так и не принявшим его моральные ценности и поведенческие стереотипы.
Автор «Плахи» никогда прежде не вводил в структуру своих художественных творений образы политиков, но для Горбачёва он сделал своеобразное исключение: в романе «Когда падают горы (Вечная невеста)» Айтматов упоминает Михаила Сергеевича, с которым Арсен Саманчин, главный герой романа, журналист и киносценарист, состоял в якобы дружеских отношениях и «летал в одной стае перестройщиков».
Примечательно, что вопреки желанию автора писать обо всём как бы остранённо, текст получился достаточно личным. Введя в роман имя Горбачёва, Айтматов косвенно указал и на себя как на активного участника перестроечных процессов. Увы! Ни политика, в которую он окунулся с головой с надеждой на лучшее, ни перемены, обещавшие много важного и интересного, не принесли удовлетворения и не наполнили жизнь новым смыслом. В конце концов Арсен трагически гибнет.
Это было достаточно странное, даже спорное художественное решение. Почему герой должен был погибнуть? Почему писатель для героя, воспринимаемого как своего двойника, не смог предложить иную судьбу, кроме смерти и падения? Между тем мы, его читатели, хорошо помним: Дюйшен, первый учитель, всё-таки не погиб, несмотря на неимоверные трудности, не сгинул и Танабай Бакасов, то же самое произошло с Едигеем, даже с верблюдом Каранаром и волком Ташчайнаром. Но Арсен погиб. Лёг на свою плаху. Что это значило для писателя, что он хотел этим сказать — вопрос. Может, хотел показать, что для человека исчезнувшей цивилизации, канувшей в Лету исторической эпохи смерть лучшая и естественная доля? Может быть, это именно та экзистенциальная дилемма, которая никогда не отпускала Айтматова-писателя и которая таким образом себя обозначила.
...Молва приписывает Владимиру Путину слова о том, что те, кто не сожалеет о распаде СССР, не имеют сердца, а кто хочет его вернуть — головы. Эти слова очень глубокие и правильные, хотя трудно согласиться, с тем, что крушение СССР — величайшая катастрофа XX века. Конечно, это не так. Величайшей катастрофой минувшего столетия были две мировые войны, особенно вторая, когда погибло более 50 миллионов людей, превратились в руины десятки городов и сотни населённых пунктов. Что касается крушения советской империи, то оно ничем не отличалось от постепенного заката, а потом и развала всех известных нам империй. Так канула в Лету Оттоманская империя, до неё — империя монголов, в XX веке — британская. Стремление к свободе и национальной независимости — желание извечное, неистребимое, фундаментальное. Поэтому распад Союза был исторически неизбежен, как неизбежны и последовавшие за ним процессы. Прав был ещё Никита Хрущев, в одном частном разговоре обронивший мысль о том, что в Советском Союзе построили не совсем социализм, «а вот настоящий социализм тот, который у себя построили шведы».
Чингиз Торекулович не громко, но всё же жалея о распаде Союза, постепенно пришёл к пониманию того, что события конца 1980-х — начала 1990-х были вовсе не результат горбачёвской политики перестройки и гласности. Нет, это был, как ни странно звучит, логический итог всех предшествующих десятилетий. Союз проводил колоссальную работу по образованию малых и больших народов страны в течение семидесяти лет, но итогом стало общее желание попробовать пожить самостоятельно. Фигурально выражаясь, дети в семье повзрослели, им дали всё необходимое для самостоятельной жизни и они решили отселиться.
Словом, Чингиз Айтматов последних лет жизни был тем писателем, у которого отняли все темы. Нет, перо и письменный стол у него остались, но он был в своём роде выброшенным на берег пушкинским певцом. Он был тем, кто мог сказать о себе: