Чёрный прах

Он не шевелился, не отворачивался от меня во тьме.

— Я ненавижу тебя, — прошептала я.

— Я знаю.

Я прикусила губу, глядя на слабый контур его лица в этом золотом и белом свете.

Я не решала его коснуться. Я вообще не решала потянуться к нему.

И все же мои пальцы свернулись в его волосах, сжимаясь в кулак.

Он не шевельнулся. Он не пытался увернуться от меня, хоть я и ощутила, как он вздрогнул, словно ожидал, что я его ударю. Я почувствовала, как раскрывается его свет. Я почувствовала, как что-то в нем делается совершенно мягким. Я почувствовала, как его свет раскрывается вокруг этой мягкости, его разума, его сердца.

Это ощущалось как капитуляция.

— Мири, — произнёс он сиплым голосом. — Мири…

— Не надо, — сказала я. — Просто не надо, Блэк, — я сглотнула, качая головой. — Не надо.

Он кивнул, закрывая свои золотые, похожие на тигриные глаза.

Я услышала, как он снова сглатывает.

Я чувствовала его желание коснуться меня. Я чувствовала, как сильно он этого хочет, но он ничего не сделал. Он лежал там, как будто ожидая. Я помнила, как он как-то раз рассказывал мне, что там, откуда он родом, у видящих все принято иначе. Я помнила, как он рассказывал, что мужчины обычно ждали, когда женщины коснутся их первыми. Я помнила, как видела его ребёнком через его разум, через его воспоминания.

Я помнила, как он себя чувствовал.

Тот инстинкт выживания все ещё жил в нем. Он цеплялся за него, за его свет.

Та готовность сделать что угодно, чтобы остаться в живых, выжить, победить мудаков, которые хотели его сломить — это никуда не делось. Та готовность нагнуть любые правила, нарушить все, что нужно нарушить, чтобы выжить, ударить в ответ — это выгравировано в его свете, в его разуме, в его теле.

Это отметило его — точно так же, как они отметили его.

Я чувствовала, как он голодал, умирал с голода.

Я чувствовала его в окружении видящих и людей крупнее него, которые причиняли ему боль, если он не причинял боль в ответ. Я чувствовала, как он рассчитывал, думал, решал жить. Я чувствовала, как он защищал более маленьких видящих, особенно…

Корека.

Особенно Корека. Блэк защищал Корека.

Он называл его братом.

Глядя на хрупкого видящего с огромными темными глазами, я осознала, что знаю его. Я знаю его свет, его присутствие. Я узнала разум маленького видящего, который боготворил Блэка как героя; которого Блэк изо всех сил старался сохранить в живых вопреки тому, что охранники нацелились на него.

Я знала эти сине-черные глаза, эти пёстрые волосы, худенькое тельце.

Они оба выглядели лет на пять-шесть по человеческим меркам — но маленький, Корек, выглядел ещё моложе, потому что был таким крохотным. Не зная, откуда мне это известно, я понимала, что им обоим было ближе к пятнадцати, чем к пяти. Я знала, что они присматривали друг за другом, любили друг друга.

Я знала, что в основном Блэк присматривал за ним.

Глядя в эти тёмные глаза, я знала, что Блэку все ещё снятся кошмары о Кореке.

Я знала, что он нёс в себе стыд из-за Корека. Я знала, он чувствовал себя ответственным за то, что они пришли и забрали Корека, превратив его в…

Эту часть я не понимала.

Они превратили его в… нечто.

Вроде машины, но не машина. Что-то живое, но не живое. Нечто с присутствием, со светом, с разумом, сердцем и душой… но без них.

Что бы это ни было, Блэк был уверен, что это привело его сюда.

Блэк был уверен, что друг его детства — причина, по которой он теперь находится на этой версии Земли.

Машина жила на двери. Корек жил в машине.

Каким-то образом Корек открыл дверь.

В конце концов, это его друг спас его.

Блэк винил себя за то, что потерял этого друга все те годы назад. Он винил себя, хоть они оба были рабами, хоть они оба были практически младенцами по меркам видящих. Он винил тот сильный инстинкт выживания в своём свете за то, что отпустил Корека. Он винил ту пульсирующую, отчаянную нужду жить, веря, что она заставила его пожертвовать другом ради собственного спасения.

Тем самым другом, который спас его, не имея на то никаких причин.

Тот самый друг, которого Блэк позволил забрать охранникам, оказался лучше его, даже в смерти.

Я крепче стиснула его волосы.

Тот золотой свет теперь плыл через нас обоих, ослепляя меня, делая невозможным видеть его, и в то же время каким-то образом привязывая меня к нему. Я чувствовала его так сильно, как никогда прежде, но его омывал тот золотой и белый свет, делая его невидимым для меня.

Он не говорил. Я чувствовала, как он хочет заговорить.

Я ощущала, как его разум мыслит более связно, окончательно проснувшись, хоть и этот прилив света сбивал его с толку, посылал его эмоции по наклонной спирали, пока он старался рассмотреть меня. Я чувствовала, что он гадает, как я сюда попала, как я вошла в дом. Я ощутила его беспокойство о том, что я приехала ночью. Я чувствовала его беспокойство о вампирах, Волке, и что я, видимо, суицидница, раз приехала одна. Я чувствовала, как он гадает, почему я здесь, приехала ли я сказать ему, что все кончено, сказать ему оставить меня в покое.

Я чувствовала его желание коснуться меня.