Чистка

Для Щаденко борьба с врагами была актом революционных перемен, он считал, что руководящие посты должны занимать выходцы из народа и подлинные большевики. В одном из писем жене 18.06.1937 г. : «Мы могли поплатиться еще многими головами и материальными ценностями, если бы не СТАЛИН, с его железной волей, чутким и настороженным взором подлинного Ленинского стража мировой пролетарской революции. Это он – скромный, уверенный в себе, в своей партии, в одежде простого солдата, с лицом и чуткостью пролетарского революционера,– спас нас от величайшего несчастья и ужасного позора, который готовили нас окружавшие, многих наших руководителей смертельно ненавидящие революцию враги народа».96

Щаденко вначале говорил о потере бдительности, о том, что о наличии классового врага стали забывать, после чего у него была словесная стычка с Буденным, который по его словам препятствовал привлечению к ответственности предателя Косова, закипело настолько, что Буденный сказал: «Да почему он на меня нападает? Пусть расскажет, что я – враг что ли, что я поддерживал сволочь что ли?» Щаденко отмечал культ Якира в округе и что враги не всегла работают плохо: «Они спекулировали на этом и тут т. Сталин прав, когда говорит, что враг иногда работает хорошо. Сказать, что они не умели работать или не знали этой работы, было бы неправильно. Враг не только работает иногда хорошо, но он показывает образцы работы, чтобы втереться в доверие, чтобы получить еще больше доверия, а потом организовать свою работу так, чтобы сочетать организацию боевой Красной армии с[о] шпионской работой и с передачей сведений врагу.»

Щаденко уделил внимание очковтирательству, развалу политической работы, дефициту политруков, а затем привел еще несколько примеров разоблаченных предателей. Он также сказал, что ранее выступавший Неронов носит бороду под Гамарника. Щаденко правда был суровым и жестким человеком, в конце он заявил: «Я знаю, что в ПУРе троцкисты сидели один на другом, как в плохом кожухе вши. (Смех.)

Сталин. Это грубый натурализм.

Щаденко. Когда мы приходили в ПУР, там издевались над нами. Я думаю, что там троцкистов было много, и они еще есть, тут надо прочесать хорошенько этот самый кожух.»

После Щаденко выступал тот самый Иосиф Славин, о котором упоминалось выше. Он был убежденным троцкистом. Его соратник Нильский Михаил (Хорошев Иван Митрофанович) отсидевший в заключении позже оставил записи, которые ясно раскрывали не то, что троцкизм, но вообще некий антикоммунизм уже «реабилитированного» Славина, который разочаровался в советской системе, так как мечтал построить полностью равноправное общество (утопический эгалитаризм). Это были его слова: «Да, пожалуй, что и не надо было браться за оружие в октябре 1917-го.» 97

Для Славина Троцкий был лидером, который мог «сломать систему» и поэтому он его поддерживал. Свою речь он сразу начал с возражений обвинений Шестакова, сказав, что не собирал политсостав для борьбы с троцкизмом, состоящий их троцкистов, на это он потратил немало времени и это не могло никого убедить, так как все было запутано. Однако он все же признал ошибку, спор о троцкизме с Робертом Кисисом, стойким сталинистов, который написал заявление на Славина. Далее его продолжали уличать в неточностях, один отрывок чего стоит:

«Ежов. С толмачевцами было неизвестно – то ли ты с ними, то ли ты против них.

Голоса. Правильно. В 1923—1924 гг. на Дальнем Востоке был Гамарник, Фельдман, Уборевич и партийцы в армии не чувствовали, куда идет Славин: за троцкистов или против троцкистов.

Славин. Я изложу факты.

Голос. По Владивостоку позиция Гамарника была самая непонятная.

Молотов. И Якира.»

К Славину проявляли все больше негатива, ему напомнили, что он вернулся из австрийского плена, как Тухачевский из немецкого плена. Славин принялся доказывать, что вернулся из плена и стал работать в подполье большевиков с Яковом Сойфером, который оказался родственником Якира, хотя еще не снятым даже с работы. Он признал свою «большую ошибку» весьма лицемерно: «Я должен вам сказать, что я со всей этой черной сворой предателей, которая раскрылась, чувствую себя очень тяжело, потому что я-то Гамарнику очень доверял. Я его считал хорошим большевиком. Он всегда представлял себя человеком преданным партии, Центральному Комитету и товарищу Сталину. Он неоднократно подчеркивал, что пользуется доверием и его работа на Дальнем Востоке целиком и полностью одобряется. Это доверие к Гамарнику было не только у меня, но и у других товарищей.»