Читающая по цветам

В этот миг послышался вой волынок, и на площадь из городской тюрьмы вышла рота солдат с королевскими гербами на мундирах. Сэр Джон Гордон шел, окруженный ими со всех сторон, одетый во все черное и с непокрытой головой. Его запястья были связаны у него за спиной толстой веревкой, которая к тому же была несколько раз обернута вокруг его груди и плеч. Он поднял голову и тотчас увидел сидящую у окна королеву.

– Мадам, – вскричал он, – это из-за вас я умираю – неужели вы не помилуете меня ради тех наслаждений, которые мы с вами делили?

По толпе тут же пробежал ропот. Королева воззрилась на сэра Джона, на миг растерявшись от ужаса и унижения. Я подумала:

– Он пользуется моментом, чтобы отомстить ей единственным доступным ему способом.

– Никаких наслаждений не было, – проговорила она. – Это ложь. Мы с вами лишь танцевали, только и всего.

Морэй сделал знак своим людям, и те потащили сэра Джона на эшафот. Протестантский пастор заговорил еще громче, призывая осужденного покаяться, отречься от католической веры и перейти в лоно единственной истинной Церкви Господней. Сэр Джон мотнул головой и сказал пастору что-то такое, отчего тот изменился в лице.

Солдаты заставили сэра Джона опуститься на колени на солому перед плахой. Он ухитрился еще раз поднять голову и посмотрел королеве прямо в глаза.

– Меня утешает, – громко крикнул он, – что вы здесь, рядом, ибо я умираю из-за моей любви к вам. Молитесь за меня, как молятся приверженцы истинной Церкви.

Величественным жестом прирожденного дворянина и человека, который знает, как привлечь внимание публики, он положил голову на плаху. Палач, взошедший на эшафот с другой стороны, занес над головою секиру. Толпа разом завопила; секира описала в воздухе широкую сверкающую дугу и вонзилась в плечо сэра Джона, разрубив его плоть и кости с тем жутким тупым всхлипывающим звуком, с каким мясницкий топор разрубает надвое кусок говяжьей туши. Сначала крови не было. Палач выругался, выдернул топор, и наружу хлынула ярко-красная кровь.

Королева вскочила со своего кресла, шатаясь, прижимая руки ко рту и крича, крича.

Тело сэра Джона наклонилось набок – глаза его были открыты, и казалось, что он глядит прямо на королеву в последний раз. Его губы шевелились.

Палач снова взмахнул секирой и одним ударом хрустко перерубил шею сэра Джона. Голова отлетела на солому, а связанное изуродованное тело упало подле плахи; из перерубленной шеи на толпу брызнули тоненькие струйки крови.

Королева все кричала и кричала. Я схватила ее за руки, стараясь оттащить от окна, Нико ладонями прикрыл ее лицо и глаза. Граф Морэй стоял рядом, бесстрастный и невозмутимый. Резкий контраст между его царственным спокойствием и истерикой королевы был так разителен, что вполне мог быть спланирован заранее.

– Мадам, мадам, – вскричала я; мне самой сделалось так дурно, что я лишь с трудом могла поддерживать ее. – Пойдемте, мадам, не смотрите туда.

Королева лишилась чувств, и Нико подхватил ее на руки. Я не могла не вспомнить, как когда-то он вот так же поднял меня, когда я кричала и теряла сознание, вся покрытая кровью моего убитого мужа.

– Вы можете сделать успокоительные снадобья из ваших цветов, мистрис Ринетт? – спросил Нико.

– Да.

– Тогда сделайте их. Они нам понадобятся.

Глава девятнадцатая

Наилучшим успокаивающим средством для королевы было бы зелье из ее собственных цветов, но само собой, в ноябре в Эбердине невозможно было найти цветущие пионы. В огороде графа Маршала я отыскала несколько зеленых листков майорана, тимьян и валериану. Я растолкла их с медом, настояла на вине, и получилось успокаивающее питье.

Но она отказалась его пить.

Два дня она либо плакала, либо швыряла вещи на пол и в стены, либо лежала под одеялами, сжавшись в комок и крепко зажмурив глаза, и при этом отказывалась с кем-либо говорить. В конце концов я сожгла свои травы на углях в медной грелке, так что комнату наполнил легкий голубоватый ароматный дым, и положила несколько веточек тимьяна ей под подушку, чтобы сделать ее сон спокойным и отогнать кошмары. Листья шепнули мне, что все неистовство королевы – это по большей части притворство, поза, но притворство и поза странные, потому что она сама наполовину верила в истинность своих чувств. Думаю, ей надо было убедить себя в своей непричастности к страшной смерти сэра Джона.

Между тем граф Морэй спокойно занимался отъемом имущества и разрушением власти семейства Хантли на севере страны. Он велел вынести из их фамильного замка Стрэтбоджи все ценности, погрузить их на подводы, некоторые из них отправил от имени королевы в Эдинбург, но большую часть – в свой собственный недавно приобретенный замок Дарнауэй. Тело графа Хантли не было похоронено, как подобает, в соборе Элджин, а было, словно окорок, обложено пряностями и залито уксусом и отправлено морем в Эдинбург. Наш древний закон гласил, что он должен предстать перед судом Парламента, неважно, живой или мертвый, чтобы ответить за измену королеве.