Что было пороками, стало нравами

Обратимся за ответом к речи И. Чужака, произнесенной им на так называемой тринадцатой афинской ночи^{10}. Стоя на столе перед несколькими парами юношей и девушек (последние, замечу, были одеты в газовые прозрачные платья), он, как заправский оратор, вещал: любовь красива и свободна только до тех пор, пока есть необходимость в Другом. Ведь марксизм говорит: сознание необходимости — это и есть свобода. В любви люди дополняют друг друга, и лишь из такого сочетания может получиться «полный человек». Поэтому нарушение гармонии, появление диссонирующих ноток должно приводить к разрыву связи. В противном случае отношения перерождаются в насилие одного пола над другим. Следует ли избегать разрыва? — задавался риторическим вопросом студент. И отвечал в категорической форме — нет. Ибо это вполне закономерно. И затем Исайка конкретизировал свою мысль: живя в «иных» условиях, он встречает женщину — товарища (или наоборот) по делу и взглядам, у них зарождаются общие интересы, они начинают дополнять друг друга, и тем самым зарождается новая связь, а предыдущая с полным сознанием необходимости расторгается (см.: Малашкин 1928: 91). При всем желании обыватель был не в состоянии самостоятельно разобраться в хитросплетении речи Чужака. Ее идейный фундамент — смесь положений Платона и Ф. Энгельса.

Платон, как хорошо известно, в диалоге «Пир» вложил в уста Аристофана старинный миф о том, что прежде люди были трех полов: мужского, женского и третьего — андрогин, последний сочетал «в себе вид и наименование обоих полов». Андрогины замыслили совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов. И тогда Зевс придумал, как положить конец буйству андрогинов — он их разрезал пополам. С тех пор, утверждает древнегреческий комедиограф, каждый из нас — это половинка человека. И поэтому всякий ищет соответствующую ему половину. Когда кому-либо случается встретить как раз свою половину, обоих охватывает удивительное чувство привязанности, близости и любви. В иных случаях поиск (и вместе с тем ошибки — временные связи) должен продолжаться сколь угодно долго до тех пор, пока в результате свободного выбора не будет найдена именно своя половина (см.: Платон 1970: 116—120). Отсюда, по Чужаку, неотвратимость стремления к любовным переживаниям (т. е. к воссоединению половинок) оправдывает необходимость

эротических проб и ошибок.

Скажем без обиняков: мрачноватые, а порой и просто примитивные суждения ни в коем случае не свидетельствуют о господстве в ту пору сексуального единообразия. Отнюдь. Фактическая картина отличалась существенной мозаичностью: наряду с безликостью (отчужденностью) получили распространение экспрессивно насыщенные практики. Несколько беглых зарисовок, надеемся, прояснят данное соображение.

По наблюдению литератора В. Кетлинской, появился слой молодежи — и мужской, и женской, — балансирующей на грани проституции. Писательница, в частности, описывает такую историю. Работница N в 16 лет полюбила некого парня. Он обещал жениться, но, когда девушка пошла навстречу его домогательствам, сказал: «Ты потаскуха, раз отдалась без сопротивления», — и не женился. Теперь она «просто смотрит на вещи». Молодая женщина отрицает проституцию, наверное, даже возмутилась бы, если бы ей предложили деньги. Но «кавалеры» преподносят ей подарки, приглашают в театр и в кино, «чего я никогда не смогла бы достать себе на свои деньги», — размышляет «жертва» распределительной экономики (см.: Кетлинская, Слепков 1929: 52).

Другой типаж — гипертрофированная экспрессия — выразительно очерчен в письме молодой работницы. Она, в частности, сообщает подруге: «Я стала гуляка, мне не хватает времени, оно у меня идет как-то беспорядочно, но страшно разнообразно и весело. В общем живу увлечениями первой молодости <...>. У меня было увлечение очень серьезное с весны и всё лето. Это жгучий брюнет с глазами полными огня <...>. Это первый, кто дал познать все прелести любви. И так день за днем идет моя молодость <...>. Этот брюнет просил взаимности, но я еще так молода <...>. У меня бродит ветерок. Я считаю, лучше быть кумиром многих, чем одного» (Григоров, Шкотов 1927:165).

И наконец, случай восприятия сексуальности в неразрывной связи телесности и духовности, как жизненной ценности. «Половая жизнь, — рассуждает 19-летняя студентка Коммунистического университета из крестьянской семьи, — может стать центральным пунктом, который спасает само существование <...> и тем самым не отрывает от самого важного — работы, гармонизирует с ней. Но это возможно только при взаимном влечении двух индивидов» (Гельман 1923: 112).

Вне всякого сомнения, важным дополнительным каналом получения информации о бытовавших формах чувствований и ориентаций, нравах и практиках могут служить эмпирические изыскания. Предпринятые нашими соотечественниками попытки проникнуть в многослойную и противоречивую сферу приватного бытия человека, глубоко новаторские, гуманные по своим целям и масштабные по охвату, ныне, приходится констатировать, незаслуженно не востребованы.