Что было пороками, стало нравами

Определенная пермиссивность относительно гомосексуализма прослеживается не только в научных манускриптах (о чем говорилось выше), но и в художественных текстах. Уранизм нашел себе яркого апологета в лице М. Кузмина. Один из персонажей «Крыльев» искренне считает, «что только циничное отношение к какой бы то ни было любви делает ее развратом» (Кузмин 1994: 23). И далее этот тезис углубляется: «Нравственно или безнравственно я поступаю, когда я чихаю? И, однако, эти же поступки могут быть преступны, если, скажем, я чиханьем предупреждаю убийцу о времени, удобном для убийства» (Там же). Автор заключает свое рассуждение следующим образом: «<...> люди увидели, что <...> всякая любовь — от богов, и стали свободны и смелы, и у них выросли крылья» (Там же: 21). Л. Зиновьева-Аннибал, в свою очередь, воспевает лесбийскую любовь в «Тридцати трех уродах». Эта повесть, по словам современника, имела небывалый успех: «Зиновьева оставила далеко позади по популярности Л. Толстого, М. Горького, Л. Андреева. Настолько велика была потребность в дурмане, в гашише, который гасит дух и будит плоть» (Новополин 1909:170). Насколько эти «заклинания» упомянутых авторов отражали реалии рубежа веков? Однозначный ответ упростил бы проблему донельзя. Затрону лишь гомогенные отношения, как менее просветленные.

В европейской культуре исторически сложилось так, что обычно за обоснованием нравственной приемлемости и толерантности по отношению к гомосексуальности обращаются к классической Греции, по преимуществу к диалогу Платона «Пир». По словам Павсания, так как ничто само по себе ни прекрасно, ни безобразно, то критерием прекрасного Эрота служит происхождение его от Афродиты Урании («Небесной») в отличие от вульгарного Эрота, сына Афродиты Пандемос («Пошлой»). Небесная любовь — это любовь к юноше, который, исходя из патриархальных постулатов, прекраснее, духовнее девушки. Влюбленному всё позволено, но преимущественно в сфере души и ума, бескорыстно, ради совершенства мудрости, а не ради телесных наслаждений. Вот каким путем, по Сократу, нужно идти в любви: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо всё время, словно бы по ступенькам, подниматься вверх ради самого прекрасного — от одного прекрасного тела к двум, от них — ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам и от них к прекрасным учениям (см.: Платон 1970: 142). Строго говоря, в проявлениях любви к юноше мужчина стремится к налаживанию дружеских отношений, к поощрению в значительной мере его (т. е. юноши) морального и душевного совершенства. Индифферентность эмоциональная и заостренность интеллектуальная характеризуют гомогенные контакты греческих элит — философов, литераторов и общественных деятелей. Яркий образец таких отношений раскрывает в том же диалоге Алкивиад, рассказывающий веселой компании о своей связи с Сократом: «<...> несмотря на все <...> мои усилия, он [Сократ]одержал верх, пренебрег цветущей моей красотой <...> проспав с Сократом всю ночь, я встал точно таким же, как если бы спал с отцом или со старшим братом» (Платон 1970: 152). С другой стороны, Афродита Пандемос покровительствует любви к женщине, существу низменному, примитивному, способному только рожать детей, что, разумеется, необходимо для бессмертия рода.

И еще один нюанс патриархальной цивилизации: тот же расклад душевного и телесного присущ в общем-то и триба-дизму. Но об этом предпочитали не распространяться ни в древности, ни в канун 20-го столетия. Хотя не секрет, что все стихотворные послания Сафо предназначены девственницам и пронизаны духом высокой нравственности и нежности, без каких-либо намеков на телесные изыски:

Это — останки Тимады. В бессветный покой Персефоны,

Брака еще не познав, девой она низошла.

Острым железом, когда умерла она, срезали в горе

Все подруги ее чудесные кудри свои.

(Сафо 2000: 42)

Итак, какой урок можно извлечь из экскурса в античность? Выяснилось, что нравственность периода классической Греции, во-первых, приемлет влечение мужчин к юношам в качестве одной из ступенек к достижению прекрасного, — свойство, отличающее элиту; но при этом, исходя из тех же правил — в силу особого статуса гречанки — игнорирует трибадизм; во-вторых, привержена к прокреативной финальности, что и приводило к осуждению адюльтера.