Что такое литература?

Вместе с тем сюрреализм заявляет о своей революционности и протягивает руку коммунистической партии. Впервые со времен Реставрации литературная школа открыто причисляет себя к организованному революционном движению. Причины понятны: эти писатели, весьма молодые люди, хотят в первую очередь уничтожить собственную семью, дядюшку-генерала, двоюродного брата – приходского священника, подобно тому, как Бодлер в 1848 году видел в Февральской революции повод для поджога дома генерала Опика[258]; эти писатели родились небогатыми, и им необходимо избавиться от некоторых комплексов, от зависти, от страха; они вдобавок бунтуют и против внешних принуждений: против только что закончившейся войны и сопутствовавшей ей цензуры, против воинской службы, против налогов, против комнаты серо-голубого цвета[259]

, против лживой пропаганды; все эти писатели – антиклерикалы, точь-в-точь такие, как отец Комб[260] и радикалы предвоенных лет, и всех их сильно мутило от колониализма и войны в Марокко. И такое их возмущение, и такая их ненависть могут быть выражены посредством чисто умозрительной концепции всеобъемлющего Отрицания, которая, нисколько не нуждаясь в том, чтобы отрицание стало чьим-то индивидуальным волевым устремлением, a fortiori[261]

повлечет за собой отрицание класса буржуазии. А поскольку молодость – по преимуществу возраст метафизики, как это прекрасно понимал еще Огюст Конт[262], то метафизическое и абстрактное выражение их бунта как раз и было тем самым выражением, которое они по преимуществу выбирают. Однако именно это выражение оставляет мир в безукоризненно неизменном виде. Правда, они добавляют к этому кое-какие импульсивные бунтарские поступки, однако эти отчаянные всплески в лучшем случае способны всего лишь привести к скандалу. Самое большее, на что они могут рассчитывать, – это объединиться в карательную организацию наподобие Ку-клукс-клана. Им остается только надеяться, что другие, независимо от их духовных опытов, возьмут на себя насильственное осуществление конкретных разрушений. Одним словом, они хотели бы стать клириками-писцами идеального общества, в земные задачи которого входило бы беспрестанное упражнение в буйстве (4). Потому и выходит, что после восхвалений самоубийств Ваше и Риго[263]

как достойных подражания поступков после объявления бесполезного убийства («разрядить револьвер в толпу») в качестве самого простого сюрреалистического поступка они призывают себе на помощь желтую опасность. Они не видят глубинного противостояния, которое отстраняет эти жестокие и частичные разрушения от осуществляемого ими посредством поэзии процесса уничтожения. По сути, всякий раз, когда разрушение частично, оно представляет собой не более чем способ достижения позитивной и более общей цели. Сюрреализм зацикливается на этом способе, он творит из него абсолютную цель и отказывается идти дальше. Тотальное уничтожение, о котором он грезит, никому не причиняет никакого зла именно потому, что оно тотальное. Это некий абсолют, вынесенный за пределы истории, некий поэтический вымысел. И он вводит в число обреченных на уничтожение реальностей, цель, оправдывающую в глазах азиатов или революционеров жестокие средства, к которым они вынуждены прибегать. Со своей стороны, коммунистическая партия, затравленная буржуазной полицией, куда менее многочисленная по составу, чем СФИО[264]

, и не имеющая в обозримом будущем никакой надежды на захват власти, партия совсем молодая и пока еще не определившая для себя конструктивную тактику, до сих пор находится на стадии отрицания. Для нее речь идет о том, чтобы овладеть массами, очиститься от социалистов, вовлечь в свои ряды те элементы, которые она сможет отторгнуть от неприемлющего ее общества: интеллектуальное оружие этой партии – критика. Она близка к тому, чтобы видеть в сюрреализме временного союзника, но готова такого союзника отринуть, едва только он станет ненужным; ибо отрицание – самая суть сюрреализма – для компартии не более, чем один из этапов. И компартия согласна, пусть и ненадолго, принимать всерьез автоматическое письмо, гипнотические «сны» и объективный случай[265], но только постольку, поскольку они могут способствовать распаду класса буржуазии. Это выглядит так, будто вновь обнаружилась общность интересов между интеллектуалами и угнетенными классами, принесшая удачу писателям XVIII века. Но это только видимость, не более того. Скрытый источник недоразумения в том, что сюрреализм очень мало заботит диктатура пролетариата и он видит в Революции, как в чистом кипении страстей, абсолютную цель, тогда как коммунизм ставит своей целью захват власти и оправдывает этой целью кровь, которую он прольет. К тому же связь сюрреализма с пролетариатом косвенна и умозрительна. Сила писателя заключается в его прямом воздействии на собственную публику, в его ярости и в его воодушевлении, в тех мыслях, которые навевают его произведения. Дидро, Руссо, Вольтер были неразрывно связаны с буржуазией потому, что она их читала. Однако у сюрреалистов совсем нет читателей среди пролетариата: они самым краешком вовлечены в орбиту партии или, точнее говоря, входящих в ее состав интеллектуалов. Их публика принадлежит к иным слоям общества: она принадлежит к образованной буржуазии, и об этом известно компартии, которая использует сюрреалистов исключительно для того, чтобы внести смуту в правящую верхушку. Таким образом, все революционные заявления сюрреалистов остаются чисто теоретическими, поскольку они ничего не меняют в их позиции, не позволяют им заполучить ни одного читателя из среды рабочих и не находят в этой среде никакого отклика; они остаются паразитами того класса, который они оскорбляют, а их бунт остается за пределами революции. В конце концов Бретон сам это признал и вернулся к самодостаточности средневекового клирика-писца: он сообщал Навилю[266]: «Среди нас нет никого, кто не желал бы перехода власти из рук буржуазии в руки пролетариата. Пока это не произошло, для нас не менее настоятельно продолжение опытов в области внутренней жизни и, само собой разумеется, без какого-либо контроля, даже марксистского… По сути эти две задачи различны». Оппозиция еще пожалеет о своих политических выступлениях, когда советская Россия и, следовательно, французская коммунистическая партия приступят к конструктивному строительству: сюрреализм, оставаясь по сути отрицанием, от них отвернется. Бретон тогда сблизится с троцкистами именно потому, что они, преследуемые и относящиеся к меньшинству, все еще находятся на стадии критического отрицания. В свою очередь, троцкисты станут использовать сюрреалистов как инструмент для внесения раскола: письмо Троцкого Бретону не оставляет никаких сомнений по этому поводу. Если бы Четвертый Интернационал тоже смог перейти к конструктивному строительству, это, безусловно, послужило бы причиной для разрыва с ним.