Чудо любви. Истории о Ним Кароли Бабе

«Джао» означало также указание отправляться в другую часть ашрама, приступать к приёму пищи, отдыхать или выполнять какое-то задание; и это «джао» можно было попытаться отложить, если удавалось придумать хороший вопрос, — или даже проигнорировать, если помогал какой-нибудь отвлекающий фактор, например, прибывало срочное сообщение. Иногда «джао» означало отлучение от милости или изгнание в качестве наказания за проступок (часто, как только провинившийся выходил за пределы слышимости, раздавался смешок).

Благодаря своей всеобъемлющей природе это слово приобрело дзэнское качество. Когда же оно произносилось рычащим тоном безо всяких видимых причин, как только преданный появлялся у входа в ашрам, его дзэнский эффект приобретал абсолютный характер.

«Джао» могло означать расставание на мгновение или навсегда — при отъезде в соседний город Наинитал на ночь или, чего больше всего боялись западные преданные, Махаджао (великое джао) — в Америку. Можно было даже затеять спор о «джао», если человек был готов играть в эту опасную игру. «Джао» можно было с успехом оспаривать, но бывало и так, что «джао» расставания на неделю для посещения священного Бенареса могло — в ответ на тяжёлый вздох со стоном — превратиться в «джао» расставания на месяц для совершения паломничества в Рамешварам на самом юге Индии. И это никогда не было просто: «Иди», это всегда было: «Иди с любовью».

Мы сидели на горе, напротив ашрама, и наблюдали в бинокль за Махараджи. Он сидел на крыше здания в задней части ашрама. Мы увидели, как один индиец, желая побыть рядом с Махараджи, прокрался по лестнице, низко наклонив голову, и затем быстро пробежал по крыше по направлению к Махараджи. И даже с такого большого расстояния, хотя мы ничего не слышали, мы увидели, как произошло «джао», — и тот человек отправился в обратный путь. «Оп-ля, вон он идёт!» Мы сидели на своей крыше, курили чарас, поедали йогурт и получали даршан через бинокль. Когда Махараджи узнал, что за ним наблюдали через бинокль, он тоже взглянул через него, и он ему понравился.

*

Мы часто сидели с Махараджи, и, когда он говорил, чтобы мы уходили, я был единственным, кто вставал и уходил. Я всегда считал, что должен делать то, что говорит учитель. И я оказывался единственным, кто выходил на улицу. Остальные продолжали смеяться и беседовать с ним внутри, как будто он и не произносил «джао». Чайтанья любил хвастаться, сколько таких «джао» он пережил, будто это были боевые шрамы. Мне же было очень трудно слышать «джао» и оставаться. Тогда я начал прятаться за других, пытаясь выяснить, действительно ли он выпроваживает нас. Позже я понял, что иногда он говорил это тебе, и ты знал, что он действительно хочет, чтобы ты ушёл, а иногда он говорил это, и смысл был уже иным.

*

Однажды Махараджи начал выпроваживать нас своим «джао» на неделю в Дели, чтобы мы послушали Кришнамурти, или «Рам-Мурти», как он его называл. Мне совсем не хотелось ехать, поэтому я начал прятаться, но выйдя из-за колонны, я столкнулся прямо со стоящим в одиночестве Махараджи. Он взглянул на меня, и всё его тело затряслось от глубоких всхлипываний: «Ох-хо-хо-хо», как будто на него обрушилось большое горе. Проливая крокодиловы слёзы, он всё время повторял: «Дели, Дели». Конечно, я не выдержал и рассмеялся — и в итоге отправился в Дели.

Одной из мыслей, которую Кришнамурти произнёс тогда во время встречи с огромной душевной силой, была: «Я питаю отвращение ко всем гуру!» Превосходно!

*