Чукотскіе разсказы

Послѣ этой краткой рѣчи я прямо обратился къ Тылювіи и сталъ просить ее доказать намъ, что и она одарена вдохновеніемъ и что слова ея мужа не являются напраснымъ хвастовствомъ. Однако, застѣнчивость Тылювіи оказалась препятствіемъ, которое было не весьма легко преодолѣть. Услышавъ мое предложеніе, она немедленно спрятала уже не лицо, а всю голову подъ мѣховое одѣяло, валявшееся подлѣ, и рѣшительно отказывалась отвѣчать мнѣ хотя-бы однимъ звукомъ. Я могъ вести съ ней переговоры только при помощи мужа, который съ самаго начала сталъ держать мою сторону и, поднимая мѣховую покрышку, осторожно уговаривалъ Тылювію согласиться, на что она отвѣчала какими-то невнятными звуками, вразумительными только для одного Ятиргина.

Наконецъ, послѣ того, какъ я въ десятый разъ сослался на обычаи гостепріимства, дающіе гостю право на угожденіе хозяина, и пообѣщалъ, что о чудесной силѣ Тылювіи я разскажу на своей родинѣ всѣмъ моимъ соплеменникамъ, стыдливая шаманка поколебалась.

— Спроси его, — тихо сказала она Ятиргину, — развѣ на его землѣ люди тоже стучатъ въ бубенъ и призываютъ духовъ?

Я принужденъ былъ отвѣчать отрицательно.

— Почему-же, — недовольно проворчала она, — онъ такъ лакомъ до вызыванія духовъ?.. Я не понимаю!..

Начались новые уговоры и, наконецъ, дѣйствіемъ краснорѣчія и подаркомъ небольшой связки табачныхъ листьевъ, я вынудилъ у шаманки согласіе, выраженное, однако, устами нашего непремѣннаго посредника.

— Она будетъ шаманить! — сказалъ Ятиргинъ. — Я пойду, принесу бубенъ!..

— Лучше я сама! — сказала недовольнымъ тономъ Тылювія, натягивая мохнатыя чулки на свои могучія ноги. — Ты мужъ! сиди въ пологу! А только скажи ему, что я совсѣмъ не имѣю духовъ послѣ болѣзни. Въ вѣчномъ кашлѣ, не знаю куда дѣвались. Стуча, не могу взывать, взывая, не могу вызвать… Или они глухи?

Я счелъ своей обязанностью протестовать и выразить увѣренность, что духи по прежнему подвластны ея призыву, но Тылювія все еще не хотѣла успокоиться.

— А тебѣ лучше уйти! — обратилась она къ Тэнгэту, уже безъ посредничества мужа. — Я, вѣдь, въ твой шатеръ не хожу слушать, какъ реветъ твой моржъ.

— Эгэй! — отвѣтилъ безпрекословно Тэнгэтъ и немедленно сталъ одѣваться и собирать свои вещи. Такъ какъ съ его уходомъ въ пологу освобождалось мѣсто, я попросилъ его позвать Айганвата, который остался у Акомлюки вмѣстѣ съ Митрофаномъ и Селивановымъ.

Бубенъ Тылювіи былъ обыкновеннаго чукотскаго типа — маленькій, круглый, съ тонкимъ деревяннымъ ободкомъ и чрезвычайно звонкой перепонкой изъ оболочки моржоваго желудка. Двѣ тоненькія полоски китоваго уса, служившія колотушками, были привязаны къ короткой деревянной ручкѣ бубна.

Чрезъ нѣсколько минутъ лампа была погашена и мы молча сидѣли среди непроницаемой тьмы, ожидая начала.

— Э-гэ-гэ-гэ-гэй! — начала Тылювія тяжелымъ истерическимъ вздохомъ, который вырвался изъ ея горла болѣзненной нотой и сразу наполнилъ всѣ углы полога. Повидимому, необходимость настроить свои нервы на высоту шаманскаго экстаза являлась гнетущимъ бременемъ для ея души.

— Э-гэ-гэ-гэ-гэй!.. А-яка-яка-яка-якай!..

Оглушительная дробь короткихъ и частыхъ ударовъ раскатилась надъ нашей головой и загремѣла, отскакивая отъ тѣсныхъ стѣнокъ мѣхового ящика и какъ будто стремясь найти себѣ выходъ и вырваться наружу.

— Гоу, гоу, гоу, гоу! — запѣла Тылювія, старательно выдѣлывая голосомъ какой-то необыкновенно сложныя напѣвъ, весьма напоминавшій вой мятели на тундрѣ.

— Боббо, боббо, боббо, боббо!.. Гоу, гоу, гоу, гоу! По обычаю чукотскихъ шамановъ, Тылювія пользовалась бубномъ какъ резонаторомъ, то держа его предъ самымъ ртомъ, то отводя его вверхъ и внизъ и отклоняя подъ самыми различными углами. Ятиргинъ и Айганватъ поощряли ее установленными возгласами сочувственнаго удивленія. — Гычь! Гычъ!.. Правда!.

Благодаря акустическимъ свойствамъ полога, звукъ голоса Тылювіи совершенно утратилъ локализацію, и мы перестали связывать его съ тѣмъ опредѣленнымъ мѣстомъ на лѣвой сторонѣ, гдѣ сидѣла шаманка. Большей частью онъ казался исходящимъ изъ независимаго центра, находившагося приблизительно по срединѣ потолка, потомъ облеталъ пологъ справа на лѣво и слѣва на право, кружился надъ нашей головой, бился объ стѣны. Голосъ Тылювіи становился громче и громче, стукъ колотушки превратился изъ частой дроби въ непрерывный грохотъ, а духи, дѣйствительно, не хотѣли приходить.

— Приди, приди, приди!.. — взывала Тылювія. — А-яка-яка-якай!.. Боббо, боббо, боббо!

— Ухъ! — вздохнула она, внезапно прерывая стукъ. — Бубенъ худъ, звонкости мало. Голосъ не долетаетъ до зарубежнаго міра.