Чукотскіе разсказы

— Анюша, налей чашку! — сказалъ Васька, подходя къ нартѣ. Фигура въ длинномъ балахонѣ, оказавшаяся его женой, достала изъ старой нерпичьей сумы бѣлую чайную чашку, осторожно освободила жестяное горлышко изъ-подъ обертки, налила изъ него драгоцѣнную влагу и тотчасъ же заткнула его деревянной пробкой. Эттыгинъ выпилъ ее, какъ воду.

— Еще, еще! — схватился онъ обѣими руками за драгоцѣнную жестянку. Налей еще одну!

Анюша бросила на него звѣрскій взглядъ и, снова ототкнувъ пробку, неохотно налила еще полчашки.

— Мишка, поѣзжай наверхъ! — сказала она своему спутнику, положивъ посудину на прежнее мѣсто. — Да собакъ покрѣпче привяжите! А то сорвутся, бѣда вѣдь! Они всѣхъ оленей передушатъ!

Мишка, молодой мальчикъ съ бѣлокурыми волосами, съ красивымъ, но болѣзненнымъ лицомъ, окончательно повернулъ нарту къ подъему.

— Таймъ, таймъ! Тахъ, тахъ, тахъ! — раздался рѣзкій окрикъ собачьей команды. Собаки полѣзли на косогоръ, направляясь къ стойбищу. Васька и Анюта пошли сзади.

— Почего пріѣхала? — спрашивалъ Васька довольно суровымъ голосомъ. Они не поздоровались съ женой во время ея пріѣзда, и теперь оба позабыли объ этомъ.

— Ѣды не стало, такъ пріѣхала! — угрюмо сказала баба. У насъ на Походской вискѣ сей годъ чистая бѣда! Наказаніе божеское! Ни у людей, ни у собакъ! Всѣ жители упали! Про васъ услышала, сюда пріѣхала. Можетъ, ты мнѣ хоть два оленчика убьешь!

— Я чѣмъ убью? — также угрюмо сказалъ Васька. — Чаю, табаку нѣту! Можетъ, ты привезла?

— Мы сами давно не пьемъ! — возразила баба. — Когда себѣ четверть выпросила у Омчата. Съ тѣмъ и жила до сегодня. А табаку отъ роду!.. Всѣ кисеты выкрошили, да выкурили!.. Братанъ пріѣхалъ изъ Средняго, четыре бутылки далъ, то привезла.

Мы поднялись на гору. Мишка уже былъ на стойбищѣ и, отвязавъ потягъ отъ барана[105]

нарты, привязывалъ его прямо къ одному изъ деревьевъ, стоявшихъ вблизи. Собаки, почувствовавъ себя на привязи, спокойно улеглись на снѣгу, свернувшись клубочкомъ. По ихъ теперешнему виду можно было заключить, что это самыя смирныя животныя на свѣтѣ. Чукчанки, въ виду пріѣзда гостей, поспѣшно снимали съ шестовъ сушившійся пологъ, намѣреваясь поставить его въ шатрѣ на обычное мѣсто, тѣмъ болѣе, что солнце близилось къ закату. Оттва накладывала куски мерзлаго мяса въ огромный котелъ, намѣреваясь варить ѣду. Другая жена Эттыгина, молодая высокая чукчанка съ мѣдно-краснымъ загорѣлымъ лицомъ, съ двумя тонкими синими линіями татуировки, выгравированными иглой и спускавшимися отъ вершины лба вдоль щекъ до самого подбородка, съ рубашечными пуговками въ ушахъ вмѣсто серегъ, съ тонкой ниткой мелкаго цвѣтного бисера на полуобнаженной шеѣ, сидѣла на корточкахъ и толкла мерзлое мясо большимъ каменнымъ молотомъ, настоящимъ орудіемъ каменнаго вѣка, приготовляя любимое кушанье чукчей мерзлое мясо, раздробленное на мелкія крошки.

Пологъ, натянутый на кольяхъ, уже принялъ обычную форму четырехугольнаго короба, опрокинутаго вверхъ дномъ. Бабы, ползая внутри, устилали землю двойнымъ рядомъ мохнатыхъ шкуръ, тщательно запихивая подъ нихъ нижніе края полъ. У самого входа онѣ положили два длинные и плоскіе мѣшка, набитые рухлядью, составившіе низкій барьеръ вродѣ порога, который долженъ былъ служить изголовьемъ для спящихъ (чукчи ложатся въ пологѣ головою къ выходу). Передняя пола была подобрана кверху, подвязана тонкими ремешками и неуклюжими складками спускалась внизъ вокругъ отверстія, назначеннаго для входа. Оттва положила на большую желѣзную сковороду цѣлую груду топленаго жира, лежавшаго широкими, тонкими пластами въ деревянномъ корытѣ, и зажгла толстую свѣтильню изъ размельченной гнилушки; лейка загорѣлась яркимъ и чистымъ пламенемъ, не дававшимъ копоти и напоминавшимъ пламя стеариновой свѣчи. Баба внесла ее въ пологъ и поставила на широкую деревянную подставку, на самомъ видномъ мѣстѣ, у задней стѣны, какъ разъ противъ входа.

— Войдите! — позвала она насъ, окончивъ всѣ приготовленія. Русскіе гости, иззябшіе на морозѣ, который усиливался по мѣрѣ приближенія вечера, торопливо полѣзли въ пологъ. Баба отвязала входную полу и опустила ее внизъ, наглухо закрывая тѣсное помѣщеніе. Пологъ паполнился бѣлыми клубами отъ дыханія, потемнившими даже свѣтлое пламя лейки, и сталъ быстро согрѣваться. Я понемногу сталъ снимать лишнюю одежду, стянулъ съ себя верхнюю кукашку, положилъ въ сторону ошейникъ изъ песцовыхъ хвостовъ, рукавицы изъ лисьихъ лапъ, подбитыхъ недопескомъ (молодой песецъ) и т. д.

Со двора пролѣзали все новые, и новые гости, наполняя всѣ углы тѣснаго помѣщенія. Входившіе чинно садились, поджимая ноги и стараясь занимать какъ можно меньше мѣста. Я, какъ почетный гость, сидѣлъ у лейки, какъ разъ противъ Эттыгина, который моргалъ своими красными глазками, мнѣ на встрѣчу, стараясь не смотрѣть на пламя, сіявшее передъ самымъ носомъ. Русскіе гости усѣлись подлѣ меня, а чукчи подлѣ Эттыгина. Мы составляли двѣ группы, разбитыя по народностямъ и, нѣкоторымъ образомъ, противупоставленныя другъ другу.