Чукотскіе разсказы

— Держи, держи! — кричали русскіе и чукотскіе голоса. — Порвутъ, порвутъ!

Васька сорвался съ мѣста и, что было мочи, почти покатился внизъ по косогору.

— Наши ѣдутъ, собакъ сдержать не могутъ! — бросилъ онъ на бѣгу. Я, какъ могъ, послѣдовалъ за нимъ. Въ узкой и глубокой ложбинѣ, огражденной крутыми склонами обрывистыхъ береговъ, происходило невыразимое смятеніе. Десятка полтора оленей, заложивъ на спину вѣтвистые рога, въ безумномъ ужасѣ неслись во весь опоръ по дорогѣ, толкая и сбивая другъ друга съ наѣзженной тропы. Три или четыре пыжика, спокойно пасшихся на косогорѣ, увидѣвъ бѣгущихъ товарищей, быстро сбѣжали къ нимъ на встрѣчу, очевидно, желая узнать, въ чемъ дѣло, и были увлечены ихъ стремленіемъ. Болѣе опытные быки, не поддаваясь суетному любопытству, напротивъ, быстро карабкались на косогоръ, торопясь поскорѣе скрыться подъ надежную защиту лѣсной чащи.

Изъ-за крутого поворота дороги съ трескомъ вылетѣла длинная и узкая нарта, увлекаемая дюжиною черныхъ косматыхъ собакъ. Зубастые скакуны, привязанные попарно къ крѣпкому шестисаженному потягу изъ моржевого ремня, такъ и рвались впередъ. Двѣ человѣческія фигуры, уцѣпившись за дугу нарты, волоклись по сторонамъ, упираясь ногами и всѣмъ тѣломъ о каждую неровность дороги въ отчаянныхъ, но тщетныхъ стараніяхъ замедлить быстроту остервенѣлыхъ животныхъ. Собаки мчались впередъ, очертя голову, съ тихимъ, но зловѣщимъ повизгиваніемъ. Пасти ихъ были раскрыты, глаза сверкали, какъ у волковъ. Наиболѣе рѣзвыя подпрыгивали по временамъ всѣми четырьмя ногами вдругъ и какъ то особенно дергались впередъ, стараясь перервать свару. Другія, разстилаясь по землѣ, съ визгливымъ плачемъ вытягивали впередъ лапы, и цѣпко хватались за каждый бугорокъ, чтобы ускорить движеніе надоѣдливой нарты, тяжело волочившейся сзади.

Васька, кубаремъ скатившись съ косогора, ворвался въ потягъ и, схватившись обѣими руками за ремень, тоже распластался по снѣгу, волочась среди бѣгущихъ собакъ, какъ мѣшокъ съ рухлядью.

— Сто-ой, тоо-ой, то-о-ой! — выкрикивалъ онъ протяжно, стараясь успокоить упряжку. Эттыгинъ и другой чукча, въ старой кукашкѣ и потертыхъ мѣховыхъ шароварахъ, съ криками бѣжали на встрѣчу. Двѣ дѣвки, выколачивавшія пологъ, сбѣжали съ косогора и побѣжали вслѣдъ за оленями, издавая рѣзкіе гортанные крики, похожіе на хлопанье бича: хокъ! хокъ! хокъ! и стараясь спугнуть ихъ съ дороги, чтобъ прогнать наверхъ въ безопасную лѣсную чащу. Но обезумѣвшіе олени бѣжали все прямо, путаясь и сбиваясь, какъ прежде. Ихъ длинныя ноги дѣлали удивительные прыжки въ воздухѣ, унося ихъ отъ преслѣдователей. Собаки; видя, что добыча готова ускользнуть, взвыли съ отчаянія, еще наддали, напрягая послѣднія силы, очень удачно обогнули чукчей, бѣжавшихъ на встрѣчу, но въ рѣшительную минуту невольно посторонившихся, и, словно невзначай, налетѣли на какого-то горемычнаго пыжика, который въ сотый разъ сбился съ колеи въ глубокій снѣгъ. Олень тотчасъ же былъ сбитъ съ ногъ и со всѣхъ сторонъ опутанъ потягомъ, нарта остановилась, люди и собаки смѣщались въ одну безпорядочную кучу. Внезапное появленіе этой свирѣпой упряжной своры, олени, безпорядочно разсыпавшіеся по дорогѣ и по прибрежнымъ косогорамъ, группа косматыхъ хищниковъ, копошившихся надъ добычей, и людей, старавшихся отнять добычу у собакъ, все это вмѣстѣ походило скорѣе на сцену изъ фееріи, чѣмъ на дѣйствительность.

Когда я подбѣжалъ, люди успѣли, наконецъ, одержать верхъ. Васька и другой маленькій человѣчекъ, одинъ изъ тѣхъ, которые волочились за дугой нарты, отводили въ сторону потягъ, чтобы подняться наверхъ по тропинкѣ, по которой мы только что спустились. Заѣденный олень лежалъ на землѣ, подергиваясь въ послѣднихъ судорогахъ. Эттыгинъ быстро и сердито лопоталъ по чукотски, проклиная русскую ѣзду и требуя платы за убитое животное.

Васька посмотрѣлъ на него недоброжелательнымъ взглядомъ.

— Опять мечтоваться сталъ! — сказалъ онъ по-русски. — Это какой олень? Худенькій пыжикъ развѣ олень!.. И развѣ ты не хочешь ни разу накормить моихъ собакъ?

Другая фигура изъ волочившихся за нартой, облеченная въ длинный балахонъ изъ черной дабы, достигавшій до пятъ и надѣтый поверхъ вытертой парки[104], копалась теперь въ задкѣ нарты, что-то отыскивая. Эттыгинъ хотѣлъ возразить Васькѣ, но голосъ его пресѣкся. Въ рукахъ этой фигуры, онъ увидѣлъ круглую жестяную посудину съ узкимъ горлышкомъ, похожую на тѣ, въ которыхъ держатъ керосинъ, которую она немного приподняла и снова сунула внутрь, тщательно завернувъ ее въ старую кожаную рубаху.

— Водочка! — осклабился Эттыгинъ. — Водочку привезли! Люблю водочку! — продолжалъ онъ, зажмуривая свои красные глазки, воспаленные отъ нестерпимаго снѣжнаго блеска, съ узкими щелками, совершенно заплывшими гноемъ. — Васька, это твоя водка! Поднеси!

— Какъ-да, поднесу! А пыжика собакамъ скормлю сегодня, а? — заискивающе говорилъ Васька. — Ты вѣдь мой другъ, а?

— Возьми! — сказалъ Эттыгинъ равнодушно, тыкая ногой упавшаго оленя. — Развѣ мнѣ жалко?

Глаза его были прикованы къ жестянкѣ.