Чукотскіе разсказы

Дѣйствительно, по исконному обычаю скупой тундры утромъ мы покидали пологъ послѣ самого ничтожнаго завтрака, состоявшаго изъ вчерашнихъ объѣдковъ и полуобглоданныхъ костей. Днемъ не полагалось никакой ѣды, даже во время празднествъ и общественныхъ увеселеній. Единственной трапезой въ теченіе сутокъ являлся ужинъ, за которымъ каждый старался наѣсться такъ, чтобы хватило на слѣдующія сутки до новаго ужина.

Такъ живутъ чукчи изо дня въ день и такъ должны были жить и мы. Я, впрочемъ, относился довольно равнодушно къ этимъ спартанскимъ порядкамъ. Чукотское корыто для ѣды было покрыто слишкомъ толстымъ слоемъ грязи и прогорклаго жира, чтобы желать его появленія чаще, чѣмъ разъ въ сутки. Я почти не участвовалъ даже въ вечерней трапезѣ и предпочиталъ питаться по просту сырою печенью, почками и т. п., нарѣзывая ихъ тонкими ломтями и замораживая до твердости камня.

Митрофанъ тоже пересталъ таскать деревья и подошелъ къ намъ. Старая Роутына, мать Акомлюки, во вниманіе къ его усердію, дала ому надѣть свою просторную кухлянку[116], украшенную запутанной сѣтью кожаныхъ и мѣховыхъ хвостиковъ и полосокъ. Для нашихъ глазъ, привыкшихъ отличать женскую одежду отъ мужской, его длинная фигура, облеченная въ, этотъ несоотвѣтственный нарядъ, выглядѣла какъ-то особенно нелѣпо. Тѣмъ не менѣе его широкое и безбородое лицо, обрамленное косматой оторочкой огромной шапки изъ волчьяго мѣха, носило на себѣ слѣды озабоченности.

— А знаешь! — сказалъ онъ таинственно. — Кэргакъ съ братомъ уѣхали домой, а до Акомлюкиной руйты[117] и близко не доходили.

Акомлюка былъ племянникомъ Этынькэу, но имѣлъ гораздо больше богатства и вліянія и являлся дѣйствительнымъ хозяиномъ нашего стойбища. Кэргакъ былъ кавралинъ, недавно пришедшій съ восточнаго моря и заявлялъ притязаніе на часть стада Акомлюки.

Отецъ этого послѣдняго много лѣтъ тому назадъ захватилъ стадо послѣ смерти одного изъ своихъ родственниковъ, не оставившаго прямыхъ потомковъ, и теперь Кэргакъ, на основаніи весьма запутанныхъ вычисленій доказывалъ, что ближайшимъ наслѣдникомъ являются именно онъ и братъ его Умка. Споръ изъ-за наслѣдства тянулся уже нѣсколько лѣтъ безъ всякихъ очевидныхъ результатовъ: Акомлюка имѣлъ пять родныхъ братьевъ, и втрое противъ того двоюродныхъ. Противъ такой сильной семьи было опасно прибѣгнуть къ насилію. Съ другой стороны, Кэргакъ и его братъ были бѣдны и предметъ спора слишкомъ возбуждалъ ихъ алчность, для того, чтобы они согласились отступиться.

— Посмотримъ, чего завтра будетъ — сказалъ Митрофанъ, — Умка-то хочетъ бороться!

— Пускай борются! — возразилъ я. — Намъ что? Мы смотрѣть станемъ.

— Умка-то, да еще тутъ кавралинъ Ятиргинъ на славу борцы! — продолжалъ Митрофанъ также таинственно, — а оленные поддаваться не хотятъ. Ночью то за 40 верстъ по борца бѣгали. Вонъ какого чертушку привезли!

Молодой чукча огромнаго роста и атлетическаго тѣлосложенія неторопливо подошелъ къ намъ и, остановившись немного поодаль, принялся разсматривать насъ съ такимъ неослабнымъ вниманіемъ, какъ будто мы были какіе-то невиданные звѣри.

При видѣ его, лицо Митрофана еще болѣе омрачилось.

— Видишь, какъ зиркатъ[118],

идолъ! — сказалъ онъ тихо.

— Чего ты запинаться? — сказалъ Селивановъ, замѣтивъ, что Митрофанъ не договариваетъ. — Сказывай, чего есть дакъ!..

— Да чукчи говорили, будто что я бороться хочу! — признался Митрофанъ. — Ну вотъ, онъ какъ пріѣхалъ, такъ и сталъ ходить за мной слѣдомъ. Чисто не отстаетъ. Куды я — туды и онъ. А глазами-то словно мѣрку съ меня сыматъ!

Въ это время молодой чукча подошелъ ближе и обвелъ Митрофана долгимъ взглядомъ, какъ-бы дѣйствительно измѣривая его съ ногъ до головы.

Такъ всегда алясничаете[119], — сказалъ Селивановъ сердито. — А тебѣ почего хвастать было? Ну, пускай они борются, въ озеро ихъ. Нечего тебѣ съ ними заплетаться!..

Митрофанъ молчалъ, видимо, сознавая свою опрометчивость. Я заговорилъ съ подошедшимъ. Имя его было Энмувія. Ему было никакъ не болѣе двадцати пяти лѣтъ, его смуглое лицо носило выраженіе простодушной наивности, какъ часто бываетъ у очень смѣлыхъ людей. Я спросилъ его, будетъ-ли онъ завтра участвовать въ пѣшемъ бѣгѣ и борьбѣ. Онъ сказалъ, что есть люди гораздо лучше его, и что ему въ его возрастѣ не слѣдуетъ равняться съ борцами и бѣгунами, достигшими зенита силъ, что, впрочемъ, онъ побѣжитъ сзади всѣхъ и будетъ бороться съ тѣми, кто, уставъ состязаться съ сильными, захочетъ отдохнуть предъ слабымъ противникомъ…

Такія рѣчи считаются наиболѣе приличными для благомыслящаго молодого человѣка, и Энмувія, очевидно, не имѣлъ наклонности къ хвастовству, столь распространенной между чукчами, и предпочиталъ употреблять самые скромные обороты рѣчи, говоря о своей силѣ.

Самая большая группа людей сидѣла около шатра Акомлюки. Я проходилъ мимо нея, направляясь на другой конецъ стойбища, но долженъ былъ остановиться.