Чумные ночи

Эти слова еще звучали в ушах Пакизе-султан, когда она ступила на палубу. Пассажиров так же церемонно и с улыбкой, как в прошлый раз, встретил все тот же русский капитан. Во всех каютах, в том числе и там, где они ужинали с Бонковским-пашой, горел свет, словно бы для того, чтобы напомнить им, что они попали в совсем другой мир. Пока Пакизе-султан и доктор Нури располагались в своей старой каюте с панелями из красного дерева, где провели вместе столько счастливых часов (здесь по-прежнему пахло кожей и пылью и все так же поблескивали зеркала и позолота), корабль тронулся в путь. Пакизе-султан сразу же вышла на палубу – ей хотелось взглянуть на Мингер с моря. Ее глазам предстал тот самый «несравненный» вид, о котором весь XX век будут рассказывать своим читателям путеводители по Леванту.

Пока «Азизийе» шел вдоль тянущегося с севера на юг горного хребта Эльдост, Пакизе-султан любовалась острыми вулканическими пиками. Затем луна зашла за облака, и все вокруг погрузилось во тьму. Подумав, что больше никогда не увидит Мингера, Пакизе-султан загрустила, но вскоре заметила тусклый мигающий огонек Арабского маяка. Тут вновь засияла луна, и королева различила островерхие башни крепости, а за ними – величественную Белую гору. Но продлилось это недолго, ибо луна снова спряталась за облаками. Пакизе-султан долго еще со слезами на глазах вглядывалась в темноту, надеясь в последний раз увидеть Мингер, а потом вернулась в каюту.

Много лет спустя

Внимательные читатели наверняка заметили, что к Пакизе-султан и доктору Нури я отношусь с особенной симпатией. Это и неудивительно: я их правнучка, внучка их дочери. А поскольку еще и моя кембриджская докторская диссертация была посвящена Криту и Мингеру второй половины XIX века, то вполне естественно, что именно мне поручили подготовить письма Пакизе-султан к публикации.

После двадцати дней пути сквозь бури и штормы мои прабабушка и прадедушка с шестимесячным опозданием добрались сначала до порта Тяньцзинь, а потом и до Пекина.

К тому времени Боксерское восстание, усмирению которого должна была поспособствовать османская делегация, уже утопили в крови. Разгромив повстанцев, войска восьми держав[161]

несколько дней грабили Пекин. Китайцы, в том числе китайские мусульмане, год назад убивавшие христиан на улицах города, теперь тысячами гибли от рук французских, немецких и русских солдат. (Единственным в мире, кто открыто возвысил свой голос против этой кровавой расправы, которую на словах поддержал и Абдул-Хамид, был писатель Лев Толстой. «Величайший из романистов», как назвала его Вирджиния Вулф, осудил русского царя и германского императора за устроенную по их приказу резню и встал на защиту китайского народа.) По желанию победителя, кайзера Вильгельма, и с одобрения его союзников, свершивших кровавую месть, муллы из Османской империи стали учить китайских мусульман истории и культуре ислама, не забывая подчеркивать миролюбие этой религии.

До англичан уже дошли вести о событиях на Мингере, о реакции Абдул-Хамида и о том, что Пакизе-султан и доктора Нури могут обвинить в измене Родине. Поэтому они даже не стали устраивать встречу этих двух запоздавших членов османской делегации с другими ее участниками, уже готовыми пуститься в обратный путь, а попросили доктора Нури посетить населенные мусульманами китайские провинции и прочитать там ряд лекций об исламе и его отношении к карантинным мерам. Увлекательные письма, отправленные Пакизе-султан из Юньнани, Ганьсу и Синьцзяна, полны любопытных наблюдений, которые, несомненно, будут интересны историкам культуры Восточной Азии.

Узнав о лекциях доктора Нури, английские и французские коллеги, знакомые с ним по международным конференциям, пригласили его работать в Гонконг. В то время больницы и лаборатории, созданные англичанами в этой британской колонии, были одними из самых передовых в мире медицинских учреждений, ищущих способы борьбы с чумой, – как с точки зрения бактериологии, так и в плане разработки новых карантинных методов. Александр Йерсен, который как раз в 1901 году по поручению парижского Института Пастера занимался в Индокитае разработкой и производством противочумной сыворотки, пригодной для использования в качестве вакцины (увы, безуспешно), за семь лет до того, в 1894 году, именно в Гонконге (правда, не в одной из английских больниц, где он не мог работать, будучи гражданином Франции, а в собственной импровизированной лаборатории) открыл чумную палочку, которую позже назвали его именем – Yersinia pestis. С тех пор этот микроб унес в Китае жизни сотен тысяч человек, он же ударил и по Мингеру.

Доктор Нури начал работать в больнице «Тунва». Здесь ему приходилось сталкиваться с теми же самыми трудностями, что и в арказских госпиталях (многие китайцы не хотели даже слышать о лечении в этой клинике просто потому, что она принадлежала англичанам), но были и различия в подходе к карантинным мерам.