Чумовая попаданка в невесту

Я выдохнула, как перед прыжком в полынью, постаравшись, чтобы он не заметил, и вложила пальцы в его грубую ладонь. Рука, похожая на клешню, легонечко сжала мою, а в голове у меня промелькнула мысль. Ведь на такой стадии болезни у Митрофана уже должны были отпасть как минимум первые фаланги пальцев! И лицо было бы похоже на львиную морду… А тут змея… Чешуйки… Рыба… Ихтиандр! Ну конечно! Ихтиоз! Я дура, а все эти люди дикари!

— Я знаю, чем вы больны, — дрожащим голосом произнесла и сжала крепче покрытую наростами ладонь. — Это совершенно не заразно! Это наследственное… Гены… Ну, да вы не поймёте! Просто через кожу, через дыхание нельзя заразиться! Даже Конан Дойл об этом писал! И это даже лечится, правда, здесь… без специальных лекарств…

Я бессильно пожала плечами. Митрофан снова закашлялся, и я поняла, что он смеётся:

— Меня уж не спасти. Но ты добра. У тебя есть сила, большая сила… Камень? Я знаю камни. Они делятся со мной своими тайнами.

— У меня целых три камня, — усмехнулась я, вытаскивая амулеты из-под рубахи. — Вот. Только пока никакой силы они мне не дали.

Митрофан скосил глаза и будто захлебнулся, замолчав и перестав дышать. Я стиснула его ладонь, пытаясь вернуть к жизни:

— Эй, с вами всё хорошо?

— Ледяной камень… — прохрипел он со свистом в лёгких. — Откуда?

— Нашла. А что, вы знаете о его силе?

— Бают, лежит он россыпями в вечных льдах Сиберии, и только три камня удалось добыть… Бают, даёт он силу внушить людям всё, чего тебе надо… А эта капля… Видел я её… У купца одного. Давненько… Не знаю, что с ним сталось…

— Надо же… — пробормотала я, прижав камень к груди. — Внушение, значит. А ничего такая сила, пойдёт!

— Береги каплю. А теперь иди, Евдокия. Устал я…

Поднявшись со шконки, я с жалостью посмотрела на Митрофана. Жил бы он в моё время, его вылечили бы или хотя бы уменьшили страдания. А здесь и сейчас он обречён.

— Спасибо вам за всё. И поправляйтесь.

Отодвинув шторку, я столкнулась со сгорбленным монахом, который нёс в руках плошку воды и кусок хлеба. И такая злость меня взяла, что не смогла удержаться от ядовитых слов:

— Этот человек страдает! Ему нужно размачивать корку на коже, хорошо питаться, а вы его просто уложили здесь и оставили умирать!

— Прокажённый заразит весь монастырь, — буркнул монах. — А ты, боярышня, поди прибери повязки старые.

— Это не проказа, а ихтиоз. Это не заразно! Обеспечьте ему надлежащий уход, а если у вас на это нет средств, я дам!

Монах глянул мне в глаза и почему-то смутился, кротко ответил:

— Добро, боярышня, как скажешь.

Я вышла в зал, окрылённая первой маленькой победой над невежеством в этом мире, осмотрелась, и стало так горько, что захотелось заорать. Лежат больные в холоде, голодные, ни тебе лекарств, ни каких-то трав, зато вон Стоян полы драит! Антисанитария, кровь, грязные повязки… Может, они нарочно так избавляются от немощных? А как же хвалёное христианское милосердие? Нет, с этим надо что-то делать!

Даже ещё не решив, что именно, я быстрым шагом направилась к своему знакомому послушнику, встала перед ним, мешая возить рудиментарной шваброй по доскам пола, и прошипела:

— Почему здесь так холодно? Почему везде грязь?

— Так не успеваем мы, — он хмуро покосился на меня, пытаясь обойти. Я не позволила:

— Кто должен топить?

— Дрова наколоть надо.

— Так наколи. А я полы помою пока.

И схватилась за древко швабры. Стоян мотнул головой:

— Это моё послушание, а ты поди спроси Никифора, чего надо делать.

— Слушай, ты! — от злости мой голос даже сел, и я продолжила тихо и внятно: — Великий воин-монах, машущий удом на мостках! Я и так в курсе, что тут надо делать! Сперва натопить хорошенько! Потом прокипятить все повязки! Потом всех накормить хорошенько! Позвать врача или хотя бы травника и приготовить лекарства, а не эти ваши молитвы и добрые слова. Если ты хочешь, чтобы я этим занялась, не вопрос. Я займусь! Но, если я топором отрублю себе руку или ногу, мой дядюшка вам покажет Кузькину мать! Обещаю!

То ли уд на мостках его задел, то ли Кузькина мать показалась страшной карой, но Стоян безропотно вручил мне швабру и молча удалился куда-то вглубь зала. Я прищурилась ему вслед и тихо, только для самой себя, профырчала пару самых любимых матерных слов.

Никогда не думала, что мыть полы в шубе так неудобно. В том смысле, что будь у меня такая шуба в моей прежней жизни, я бы её, конечно, не снимала, но чёрт возьми! Как же это неудобно! Поэтому уже на втором ряду кроватей я просто сбросила меха с плеч куда-то на шконку и продолжила энергично наяривать шваброй, стараясь чаще макать раздолбанную мочалку в бадью с мутной, почти не мыльной водой. Управилась я быстро — моё любимое кафе было больше этого зала, а за два года я наблатыкалась с полами настолько, что мыть их стало просто детской игрой. Попутно собрала все валяющиеся на полу кровавые тряпки в подобие передника, которое сделала из собственного платья, подвязав его по краям, а, когда закончила, пошла искать монаха, чтобы узнать, где можно всё это дело прокипятить.