Чумовая попаданка в невесту

Рука Даны скользнула в полусне по его животу, и Матвей ощутил знакомое возбуждение. Член наливался кровью, требуя новой порции ласк. О да, детка! Повернись на бочок… Вот так… Спи. Большие груди с крохотными бусинами сосков так удобно ложатся в руки. Изгиб ягодиц, несовершенных, но таких желанных, словно создан для его паха. Их тела вкладываются друг в друга, как будто две части Лего, как будто кто-то сознательно подогнал детальки до миллиметра, до полградуса, до полной гармонии…

Быть может, Дана и есть его судьба? Его суженая, навеки, на всю жизнь?

* * *

Вжик, вжик.

Камень скользит по клинку, мягко, ласково, будто гладит светлую сталь. Оружие надо точить, даже если не рубишь врага. Надо любить его, относиться к нему, как к своему брату. Жалко, что брата Стоян так не любил никогда, как свой меч.

Вжик, вжик.

Брат, брат… Пошто оставил их, пошто оставил княжество? Неужто так любил жену и сына? Можно ли любить до той грани, чтоб жизнь отдать и не задуматься? Стоян не знал, каково это. Его уделом должна была стать жизнь монашеская, ряса, ризница, молитва. Служение народу для старшого сына, служение Богу — для меньшого. С семилетнего возраста Стоян чаще бывал в церкви, чем в хоромах. Отец Порфирий не жалел для его ни слов, ни тычков, хотя на похвалу бывал скуп, однако его похвала была дороже всего. Понимал Стоян, что из любви наказывает священник, не из злобы. А родной отец, батюшка-князь, токмо старшого жаловал, про остальных детей отзывался с неохотой, будто и не было их. Мария-то понятно — другому двору рождена, выйдет замуж и уйдёт, али ценна невестой. Можно думать, с кем союз скрепить, с кем заручиться. Меньшой сын — лишь обуза. Корми, одевай да учи, а пошто? Всё одно в монахи, в целибат да святость. Кому та святость нужна?

Вжик, вжик.

Не дожил отец до того дня, как погиб его старшой, любимчик. Из-за бабы-дуры погиб, сына спасаючи. А меньшой, заноза, огузок, сядет вскорости на место княжье, на трон, шелками обитый да камнями защищённый. Не может Стоян бросить отцу в лицо свою злость. Не может показать, каким стал назло всем. Да и не отцова заслуга в том. Порфирия, священника, заслуга.

Вжик, вжик.

Сварожича Стоян получил в тот день, когда церковник поймал его на задворках мыльни. Девки голышом в снегу купались, ладные, крепкие, белотелые… Выскочили из баньки с визгами в сугроб, мешанина из титек, ног, рук… Даже дружину удаляли в банный день из двора, чтоб не маялись соблазном парни. А Стоян спрятался да подглядел. Уж как с удом совладал — сам не помнит. А отец Порфирий подкрался, за ухо оттащил от бревенчатой стены. Стоян думал — выдаст палок по седалищу да сотню поклонов отбивать ночью за епитимью. Ан нет. Меч принёс, дал в руки, словно сокровище небывалое, да велел упражняться каждый раз, как прильёт желание плотское ко чреслам. Запугал ещё — мол, с таким орудием, как в портах Стояновых девку порвать насмерть можно. «Посему, сын мой, не бери грех на душу, молись, маши мечом, стань лучшим среди монахов воином, дабы себя сберечь да церковь не посрамить».

Вжик, вжик.

Янушка… Боярышня Евдокия… Любая, дерзкая, горячая! Шаловливая и опасная, аки дрекавка. С ней невозможно усмирить плоть, да и боязно — вдруг порвёт, вдруг покалечит? Не простит себе никогда ведь… А как по-иному? Видно предначертано им маяться всю жизнь. Али без Янушки он не сможет. Молиться нать. Просить Бога о милосердии, о продолжении рода, чтоб дал этой девице вытерпеть и не разлюбить Стояна…

Вжик, вжик. Готов меч. Острый — волосок на лет перерубит. И Стоян готов. Пора. До рассвета всего ничего осталось.

Глава 21

Проснулась я на рассвете. Ясное дело, отчего. В туалет захотелось. Неудивительно — кувшинчик вина выдула вечером! Да ещё солёного налопалась… Пришлось вставать, одеваться и тащиться вниз. Но это и к лучшему: заодно верну посуду, правда, пустую. С небольшой долей удачи никто и не узнает, что я пировала ночью в горнице. Мало ли, может, у них тут такое не принято…

В стряпошной жизнь ещё не началась, чернавки всё так же спали по лавкам, а нерастопленная печь смотрела на меня огромным чёрным зевом. Удача посетила меня. Поставив блюдо и кувшин на стол, очень сильно постаравшись не звякнуть и не стукнуть, я задом вышла в сени и быстрым шагом направилась к выходу во дворик. Голова немного кружилась с вечера, тяжёлая и гудящая, но морозный плотный воздух освежил её, проветрил и опустошил. Хорошо-то как! Как там Иван Васильевич говорил? Лепота-а-а! А не прогуляться ли мне до речки, не выбить ли пьяную дурь из организма посредством тяжёленького женского меча? Не облагородить ли вид на лес молодым послушником, который неожиданно оказался княжичем и моим возможным женихом? Конечно, я обещала ему мстю, и она будет, и будет она страшна, но не сейчас. Попозже. После свадьбы. А пока можно и помиловаться под причалом…

Я скользнула в проход между избами и услышала сзади тихий низкий голос:

— И куда это боярышня собралась на рассвете одна?