Чужой муж

Лиля слышала, будто алкоголиков стали кодировать, то есть вшивать им под кожу какой-то препарат, который назывался «Торпедо». В народе его называли торпедой. Лиля не знала, как эта самая торпеда действует… Но неужели и впрямь можно умереть, если выпить, когда она вшита?! Больно уж страшное название! Неужели может взорваться?!

Лиля выскочила в коридор:

– Кто-нибудь… Саша, вызывай «Скорую»! – крикнула она рабочему сцены.

– Не надо, – вяло воспротивился Арефьев. – Глупая вы… Жизнь, по большому счету, то еще дерьмо! Можете записку за меня написать предсмертную – я подпишу!

– Хватит! – мягко сказала Лиля. – Хватит ёрничать!

– А вы можете быть доброй! – удивленно протянул Арефьев.

– Вы что, меня обманули? – насторожилась Лиля.

Он покачал головой, как бы вцепившись взглядом своих черных глаз в Лилины, светлые, растерянные, и признался:

– Нет. Мне действительно нельзя пить. Но мне очень плохо… очень!

И вдруг потянулся к Лиле, привлек ее к себе, и она не отстранилась, приникла к Герману, почувствовав такую жалость, которую не испытывала даже к себе самой.

– Знаете, я тоже хотела покончить с жизнью. И даже сейчас иногда хочется, – прошептала она доверчиво. – Но нельзя! Слышите, нельзя! Надо жить. Жить!

Арефьев слушал молча, тяжело дышал Лиле в шею, вдыхал ее запах и чувствовал, что она права, права, права, эта женщина…

Но сердце почему-то вдруг пропустило один удар, другой… «Торпеда» взрывалась!

– «Скорую»! Вызывайте «Скорую»! – Это было последнее, что слышал Арефьев.

* * *

Лиля подъехала к воротам – и они, к ее изумлению, вдруг распахнулись.

Родион? Он что, ждет ее? Но ведь уже за полночь…

Родион не просто ждал – он подкарауливал! Резко распахнул дверцу.

– Лиля! Как это называется?! – рявкнул он вне себя: – Где ты была? С кем?!

– Прекрати ревновать! – рассердилась Лиля. – Я была в больнице.

– В больнице? – опешил Камышев.

– Наш артист, Герман Арефьев, пытался покончить с собой, – злясь на то, что вынуждена пускаться в объяснения, ответила Лиля. – Пока вызвали «Скорую», пока его откачали, пока успокоили других актеров…

– Ну да, ну да, конечно, конечно, – с издевкой закивал Родион. – У вас же в театре у всех тонкая душевная организация! Или как это… подвижная психика! Кажется, так?

– Да, – холодно ответила Лиля, выбираясь из машины. – Именно в театре люди, проживающие разные судьбы, острее чувствуют боль и любовь. Тебе этого, Камышев, не понять.

– Не понять?!

Это слово, запретное слово «любовь», словно сорвало некие тормоза, на которые он сам себя вынужден был поставить! Камышев догнал Лилю, рванул к себе, прижал и горячо воскликнул:

– Очень даже понять!

Она попыталась отстраниться, но не смогла даже шевельнуться, так крепки были эти неистовые объятия. А Камышев продолжал с неподдельной страстью:

– Лиля, я люблю тебя! Я хочу тебя! Я с ума схожу… Десять лет назад ты была просто красавица, а сейчас ты богиня!

– Ты опять, Камышев?! – Лиля оттолкнула Родиона с такой силой, что он едва удержался на ногах.

– Я не могу так больше, Лиля! – отчаянно закричал он. – Мы живем с тобой под одной крышей! Я твой муж! Мне смешно признаться кому-то, что я даже не могу к тебе прикоснуться!

– Так найди себе кого-нибудь! – зло выкрикнула Лиля. – Найди – и будь счастлив!

Эти слова пригвоздили Камышева к земле.

– Значит, не сможешь меня простить?! – выдохнул он мучительно.

– Я устала, – резко ответила Лиля. – Пойду спать.

С безнадежной ненавистью Родион смотрел, как она бежит к дому. И с таким же безнадежным, как эта ненависть, давно не удовлетворенным желанием…

Неужели она и в самом деле настолько ко всему на свете равнодушна, как пытается показать? Нет… Лиля живая, красивая молодая женщина. Ее тело, ее плоть должны требовать любви!

Или все же есть кто-то, удовлетворяющий эти ее требования?

– Герман Арефьев, – пробормотал Камышев, тяжело опираясь на еще горячий капот машины. – Герман Арефьев… Кто это?!

Его страстная ревность искала поживы давно, словно голодный зверь. Однако что-то подсказывало, что сейчас этот зверь не ошибается.

* * *

Через несколько дней в Лилин кабинет явился главный режиссер Хромов. Сейчас он был совсем другим, чем тогда, на прогоне, когда сцепился с Арефьевым. Да и вообще после невыразительной премьеры он выглядел откровенно несчастным.

Хромов посмотрел на Лилю смущенно, проговорил чуть ли не заискивающе:

– Собственно, я хотел поговорить о том, что произошло… Насчет этой ругани с Германом… Я наговорил ему черт знает чего… И в результате… Кошмар! Просто тихий ужас! И пресса тоже лютует: провал, провал, замена актера… Ну, сглупил я. Был не прав. Не прав!

– Аркадий Петрович, – мягко сказала Лиля, – ваше признание – это, конечно, поступок. Но я-то тут при чем? Это надо актеру сказать!

– Голубушка! – взмолился Хромов. – Я хотел извиниться. Но ведь второй день Герман не подходит к телефону! А я, зная его характер… Он ведь может подать заявление об уходе!

– Ну а какую роль в этой мизансцене вы предоставляете мне? – недоумевала Лиля.