Come as you are: история Nirvana, рассказанная Куртом Кобейном и записанная Майклом Азеррадом

Кортни: я действительно не знаю, что сказать. Я чувствую то же, что и все вы. Но если вы, ребята, не думаете, что, когда я сидела в этой комнате, пока он играл на гитаре и пел, и чувствовала себя такой польщенной, находясь рядом с ним, то вы сошли с ума. Так или иначе, он оставил записку. Это как письмо к гребаному редактору. Я не знаю, что случилось. Я имею в виду, что это должно было случиться. Но это могло случиться, когда ему было сорок. Он всегда говорил, что переживет всех и доживет до ста двадцати лет. Я не собираюсь читать вам всю записку, потому что это не ваше гребаное дело. Но кое-что из этого относится и к вам. Я не думаю, что его достоинству навредит прочтение этого отрывка, учитывая, что он адресован большинству из вас. Он такой засранец. Я хочу, чтобы вы все сказали «мудак» очень громко.

Толпа: мудак!

Кортни: эту записку довольно легко понять. Все формулировки взяты из Punk Rock 101.

Курт: на протяжении многих лет мое первое знакомство со, скажем так, этикой, связанной с независимостью и принятием вашего сообщества, оказалось очень верным. Вот уже два года я не испытываю такого волнения больше ни от чего, кроме как от прослушивания музыки, а также от того, что я действительно что-то пишу. Я чувствую себя виноватым за все это. Например, когда мы находимся за кулисами, свет гаснет и начинается маниакальный рев толпы, это не влияет на меня так, как это было с Фредди Меркьюри (Кортни смеется), который, казалось, испытывал огромное удовольствие от восхищения толпы…

Кортни: ну на хрен, Курт, – тогда не будь рок-звездой, засранец.

Курт:… это то, чем я восхищаюсь и чему завидую. Дело в том, что я не могу обмануть никого из вас. Это просто несправедливо по отношению к вам или ко мне. Самое худшее преступление, которое я могу придумать, – это обманывать людей, притворяясь, что я получаю стопроцентное удовольствие.

Кортни: нет, Курт, самое страшное преступление, которое я могу придумать, это то, что ты продолжаешь быть рок-звездой, когда тебе это чертовски не нравится. Просто, блядь, остановись.

Курт: иногда мне кажется, что я должен был разбить часы, прежде чем выйти на сцену. Я испробовал все, что в моих силах, чтобы ценить это, и я это делаю. Боже, поверь мне, это так. Но этого недостаточно. Я ценю тот факт, что творчество нашей группы затронуло чувства многих людей. Я, должно быть, один из тех нарциссов (Кортни горько усмехается), которые по-настоящему ценят вещи только тогда, когда они наедине с собой. Я слишком чувствителен.

Кортни: ооо.

Курт: мне нужно слегка заморозить свои чувства, чтобы вернуть тот энтузиазм, которым я обладал, будучи ребенком. Во время наших последних трех туров я стал гораздо больше ценить всех людей, которых я знаю лично, и поклонников нашей музыки. Но я все еще не могу избавиться от разочарования, вины или сочувствия, которое я испытываю ко всем. В каждом из нас есть что-то хорошее, и я просто слишком люблю людей…

Кортни: так почему же ты, блядь, не остался?

Курт:… настолько сильно, что меня одолевает эта гребаная грусть, грустный маленький чувствительный, неблагодарный человек-рыба[100].

Кортни: да заткнись ты, ублюдок. Почему бы тебе просто не насладиться этим?

Курт: я не знаю.

Кортни: потом он говорит нам с Фрэнсис кое-что личное, и это вас не касается.

Курт: я ценю это – очень, – и я благодарен. Но с семи лет я стал ненавидеть всех людей только потому, что людям кажется, что со всеми ладить и сочувствовать – это так легко…

Кортни: сочувствовать?

Курт:…наверное, только потому, что я слишком люблю и сочувствую людям. Спасибо вам всем от всего моего пылающего, тошнотворного желудка за ваши письма и беспокойствов течение последних лет, я слишком эксцентричный капризный человек, и у меня больше нет страсти. Так что запомни…

Кортни:… и не вспоминай об этом, потому что это гребаная ложь.

Курт:…лучше сгореть, чем угаснуть.

Кортни: боже, ты мудак.

Курт: мир, любовь, сострадание, Курт Кобейн.

Кортни: и потом есть еще кое-что личное, и это не ваше собачье дело. И просто помните, что все это чушь собачья. И я хочу, чтобы вы знали одну вещь. Эта чушь восьмидесятых с жестокой любовью, она не работает. Это нереально. Это не работает. Я должна была позволить ему, мы все должны были позволить ему быть бесчувственным, мы должны были позволить ему иметь то, из-за чего он чувствовал себя лучше, из-за чего его желудок чувствовал себя лучше. Мы должны были дать ему это вместо того, чтобы пытаться содрать с него кожу. Вы идете домой и говорите своим родителям: «Никогда не пытайся навязать мне эту чушь про жестокую любовь, потому что она, блядь, не работает». Вот что я думаю. Я лежу в нашей постели, и мне очень жаль. Я чувствую то же, что и вы. Мне очень жаль, ребята. Я не знаю, что бы я могла сделать. Жаль, что меня здесь не было. Лучше бы я не слушала других людей. Но я сделала это. Каждую ночь я сплю рядом с его матерью, а утром просыпаюсь и думаю, что это он, потому они похожи. А теперь мне пора идти. Просто скажите ему, что он ублюдок, ладно? Просто скажите: «Ублюдок, ты ублюдок». И что вы любите его.