Curadeus. Удивительная история Сэра Андрея Кураева - открытого гея и всемирного короля оперы, бывшего диакона и миссионера

— Свя­той му­че­ник по име­ни Фи­ло­соф, его­же па­мять три­дцать пер­во­го мая, пре­тер­пе­вал во вре­мя му­че­ний ис­ку­ше­ния от не­ко­ей пы­тав­шей­ся со­блаз­нить его жен­щи­ны. Что­бы из­ба­вить­ся от блуд­ной бра­ни, он сна­ча­ла силь­но, до кро­ви, ку­сал се­бе язык, а за­тем и во­все от­ку­сил и вы­плю­нул его. В пре­крас­ней­ший сад, пол­ный вся­ких мно­го­цвет­ных и бла­го­ухан­ных рас­те­ний, для му­че­ний бы­ла по­став­ле­на рос­кош­ная по­стель; на неё был по­ло­жен  свя­зан­ный по ру­кам и по но­гам му­че­ник. К не­му при­ве­ли блуд­ную же­ну. Слы­ша от при­шед­шей к не­му блуд­ной же­ны со­блаз­ни­тель­ные и бес­стыд­ные сло­ва, он сме­жил свои гла­за, что­бы не смот­реть на неё, но вежд и ушей сво­их не мог за­крыть. То­гда, ку­сая зу­ба­ми язык свой и на­но­ся се­бе этим силь­ную боль, он до­бил­ся то­го, что от бо­ли не слы­шал вну­ше­ний бес­стыд­ной же­ны. А так как он не имел воз­мож­но­сти за­крыть се­бе ноз­д­ри, что­бы не обо­нять бла­го­уха­ний, то он мо­чил сво­им ок­ро­вав­лен­ным язы­ком не­чис­тую по­стель и оде­ж­ду. На­ко­нец, как о том рас­ска­зы­ва­ет­ся в жи­тии Пав­ла Фи­вей­ско­го, его­же па­мять пят­на­дца­то­го ян­ва­ря, этот юно­ша-хри­стиа­нин по име­ни Фи­ло­соф от­ку­сил се­бе язык и вы­плю­нул его этой де­ви­це. Сви­де­те­лем этих му­че­ний был оный свя­той Па­вел Фи­вей­ский.

— Свя­той Ни­фонт, епи­скоп Кипр­ский, его­же па­мять два­дцать третье­го де­каб­ря, ве­дя борь­бу с не­чис­ты­ми ду­ха­ми, час­то, за­тво­рив­шись в сво­ей хи­жи­не и раз­дев­шись, бил се­бя чем-ни­будь по все­му те­лу так силь­но, что ино­гда от ран от­па­да­ли кус­ки те­ла. Этот же Ни­фонт тща­тель­но хра­нил ус­та свои от празд­но­сло­вия, сквер­но­сло­вия и кле­ве­ты. Он по­ло­жил се­бе за пра­ви­ло силь­но уда­рять се­бя со­рок раз по ли­цу, ес­ли ко­гда-ли­бо по не­ос­то­рож­но­сти про­из­но­сил не­по­треб­ное или бран­ное сло­во.  Ес­ли же свя­той Ни­фонт чув­ст­во­вал плот­ское во­ж­де­ле­ние, то це­лую не­де­лю не брал в рот да­же хле­ба и мо­рил се­бя го­ло­дом и жа­ж­дою.

— Пре­по­доб­ный Мар­ти­ни­ан, пус­тын­ник, его­же па­мять три­на­дца­то­го фев­ра­ля, был ис­ку­ша­ем блуд­ни­цей, спе­ци­аль­но при­шед­шей, что­бы сов­ра­тить его; он при­нес в ке­лию хво­ро­ста, раз­жёг огонь, встал в кос­тёр и че­рез боль от опа­ляю­ще­го его ог­ня из­бег­нул па­де­ния.

— Пре­по­доб­ный Иа­ков По­ст­ник, его­же па­мять чет­вер­то­го мар­та, пре­тер­пе­вал ис­ку­ше­ние от не­ко­ей жен­щи­ны, ре­шив­шей под­стро­ить ему па­де­ние. Что­бы из­ба­вить­ся от во­ж­де­ле­ния он два или да­же три ча­са жёг свою ру­ку на ог­не — при­чём так силь­но, что у не­го от­ва­ли­лись сус­та­вы паль­цев!

— А как, ча­до, пре­по­доб­ные древ­но­сти и про­сто под­виж­ни­ки тво­ри­ли по­кая­ние и про­во­ди­ли в этом по­кая­нии всю свою жизнь! Как они ис­пол­ня­ли по­слу­ша­ния! Вот при­мер всем нам!

Тут ве­ли­кий ста­рец дос­тал с книж­ной пол­ки книж­ку, от­крыл её на нуж­ной за­клад­ке и ска­зал:

— Вот, ча­до, по­слу­шай, что пи­шет пре­по­доб­ный Ио­анн Ле­ст­вич­ник в сво­ей «Ле­ст­ви­це», в пя­той гла­ве её, про оби­тель осу­ж­дён­ни­ков, име­нуе­мую «Тем­ни­цей», и про то, как там древ­ние ве­ли­ка­ны ду­ха про­во­ди­ли по­кая­ние!

Ста­рец при­нял­ся чи­тать кни­гу, но Ку­рае­ву по­ка­за­лось, что отец На­ум смот­рит на стра­ни­цы лишь для ви­да, а на са­мом де­ле до­слов­но или поч­ти до­слов­но ци­ти­ру­ет со­дер­жи­мое кни­ги по па­мя­ти — ви­ди­мо, от­то­го, что сло­ва её уже дав­но въе­лись ему в па­мять за дол­гие го­да их по­вто­ре­ния.

— «Ви­дел я, что од­ни из сих не­по­вин­ных осу­ж­дён­ни­ков всю ночь, до са­мо­го ут­ра, стоя­ли на от­кры­том воз­ду­хе, не пе­ре­дви­гая ног, и жал­ким об­ра­зом ко­ле­ба­лись, одо­ле­вае­мые сном по ну­ж­де ес­те­ст­ва; но они не да­ва­ли се­бе ни ма­ло по­коя, а уко­ря­ли са­ми се­бя и бес­чес­тия­ми и по­но­ше­ния­ми воз­бу­ж­да­ли се­бя.

Дру­гие уми­лён­но взи­ра­ли на не­бо, и с ры­да­ни­ем и во­плем при­зы­ва­ли от­ту­да по­мощь.

Иные стоя­ли на мо­лит­ве, свя­зав­ши се­бе ру­ки на­за­ди, как пре­ступ­ни­ки; пе­чаль­ные ли­ца их бы­ли пре­кло­не­ны к зем­ле; они счи­та­ли се­бя не­дос­той­ны­ми взи­рать на не­бо. От не­дос­то­ин­ст­ва по­мы­слов и от уг­ры­зе­ний со­вес­ти не зна­ли они, что ска­зать и как про­го­во­рить, ка­кие мо­лит­вы воз­не­сти к Бо­гу, как и от­ку­да на­чать мо­ле­ние; но толь­ко ду­шу не­мот­ст­вую­щую и ум без­глас­ный пред­став­ля­ли они Бо­гу и бы­ли ис­пол­не­ны мра­ка и как бы тон­ко­го от­чая­ния. Дру­гие си­де­ли на зем­ле во вре­ти­ще и пе­п­ле, ли­цо скры­ва­ли ме­ж­ду ко­ле­ня­ми и че­лом уда­ря­ли о зем­лю.

Иные не­пре­стан­но би­ли се­бя в грудь, воз­зы­вая преж­нее со­стоя­ние ду­ши сво­ей и не­вин­ность сво­ей жиз­ни. Иные из них омо­ча­ли зем­лю сле­за­ми; а дру­гие, не имея слёз, би­ли са­ми се­бя. Иные ры­да­ли о ду­шах сво­их, как о мерт­ве­цах, бу­ду­чи не в си­лах пе­ре­но­сить сер­деч­ной ту­ги; дру­гие же, ры­дая в серд­це, глас ры­да­ния удер­жи­ва­ли в ус­тах; а ино­гда, ко­гда уже не мог­ли тер­петь, вне­зап­но во­пия­ли.