Дама чужого сердца

Остальное о пожаре ты знаешь. Вот так твой богобоязненный муж стал в один миг убийцей троих человек, из которых один – отец жены. Как мне теперь жить с этим? Как делить с тобой кров, если я каждый вечер вижу во сне эти обгорелые тела? Я, я их убил! И даже если суд присяжных меня оправдает, я себя не прощу никогда. Я погубил свою душу, но не желаю с этим мириться.

Юлия, родная! Перфильев заморочил тебе голову рассуждениями о неведомой любви. Но то и не любовь вовсе, а безумное, ядовитое тщеславие. Теперь я точно знаю, что есть эта самая агапэ. Это есть жертва, любовь наивысшая, все во имя любви. Единение душ, наверное. Я не могу помыслить, что наши души теперь разойдутся и не встретятся на Страшном суде. Нет, я не могу допустить того, что в жизни вечной мы не будем с тобой едины. Я должен спасти свою душу, чтобы навеки быть с тобой, любимая.

Прощай. Я покидаю тебя и Сусанну с невыразимой болью, как будто на мне режут кожу, так я отрываюсь от вас. Но поделать ничего нельзя. Иного пути к спасению души нет. Не ищи меня, родная, ни среди живых, ни среди мертвых. Смирись с тем, что меня не будет с вами. Меня не будет нигде. Ты теперь совершенно свободна и живи по своему усмотрению. Молись о нас, любимая. Прощай.

Крупенин».

Сердюков прочитал письмо и помедлил некоторое время, прежде чем взглянуть на Юлию Соломоновну. Разве может один человек вынести столько страдания и не тронуться умом, сохранить желание жить и даже творить!

Полицейский шел в этот дом в надежде посмотреть в глаза Крупенину, и не только в глаза, но и в душу. Потому что после долгих размышлений Сердюкову показалось, что он понял, почувствовал его метания, печаль и отчаяние. Сердюков только догадывался о поступке Саввы Ниловича. Но никак не предполагал, что тот облегчит ему задачу и все скажет сам своим письмом. Да, он избавил всех от чудовищной ситуации разоблачения. Но такого разоблачения, которое не дает облегчения от выполненного долга, от узнавания правды. Теперь явилась вся правда. Но как ужасна она, как жестока! И как жить с эдакой правдой? Вот Крупенин и не вынес терзания совести. Но он не мог наложить на себя рук, не таков он, Савва Крупенин! Значит, найден иной путь, но куда? Впрочем, где бы он ни был, пусть лучше там и остается, до иных, может быть, более светлых времен. Коли таковые наступят.

– Стало быть, вы не знаете, где супруг ваш? – Константин Митрофанович аккуратно сложил письмо и протянул хозяйке.

– Нет, не знаю. – Безжизненное лицо, безжизненный голос. Она выплакала все слезы.

– А ведь господин Крупенин прав. По своему опыту могу сказать, что присяжные его, скорее всего, оправдали бы.

– Что мирской суд перед небесным, – последовал тихий ответ. – Однако вы ведь все равно будете его искать?

– Разумеется, полиция будет делать свое дело, – неохотно согласился следователь. – Я дам вам знать, если узнаю.

Она обреченно кивнула головой и снова повернулась к окну. Сердюков с жалостью и тоской посмотрел ей в затылок и, бесшумно ступая, пошел прочь.

Глава сорок шестая

Зима 1914 года – весна 1914 года

Снег засыпает пожухлую траву. Листва, опадая, прячет под собой темноту и грязь умирающей природы. Дни и месяцы, набегая друг на друга, усмиряют боль. Юлия не считала, сколько дней, месяцев пролетело, прошелестело после семейной трагедии. После того, как ее душа опустела и осиротела. Она старалась не думать, запретила себе лелеять свое горе, плакать и мечтать. Это странное чувство для женщины, когда не можешь позволить себе мечтать, потому что знаешь, это не произойдет никогда, то, о чем грезишь. Чуда не случится. Все, что отпущено чудесного тебе на небесах, уже произошло. Осталось только приложить немного усилий, чтобы дотлеть в этом неприветливом мире.

Странно жить, когда ничего не находит отклика в душе, не радует, не ранит, не волнует.

Что это там преподносит злое создание рук человеческих – зеркало? Бледная кожа, опущенные плечи, потухший взгляд? Года словно проступили изнутри и набросились на свою жертву. Ах, что с того! И раньше-то не была красавицей, так и теперь не жалко пропадать!

Удивительно, что во мраке, обступившем душу, не погасла свеча творчества. Рука сама тянулась к перу, и строчки ложились на бумагу. И читатель вдруг увидел новую писательницу Крупенину-Иноземцеву. Глубокую, мудрую, печальную. И эта новая ипостась пришлась многим почитателям по душе. Ведь как приятно читать о чужих страданиях, рассказанных столь мастерски!

Раиса Федоровна прибрала издательство к своим ручкам и управлялась там так ловко, точно не Соломон, а она руководила им многие годы. Тихо и ненавязчиво она вернула дочь за письменный стол, и снова читатель стал ждать каждый новый номер «Словес» с превеликим нетерпением.