Дама чужого сердца

Свежий воздух и звуки природы убаюкивали. Веки смежились, и легкая дремота овладела ею. Не сон, а дрема, когда сознание едва мерцает, но не тухнет. Юлия вдруг увидела себя у края трех колодцев. Их странное пророческое отражение снова четко явилось на неподвижной, точно стеклянной поверхности. Но теперь она яснее ясного увидела отражение третьего колодца и мгновенно проснулась с колотящимся сердцем. Проснулась и поняла, что ей делать.

Юлия поспешно поднялась и невольно бросила взгляд на свою надпись. Песок поглотил любимое имя.

Глава сорок седьмая

Весна 1914 года

Константин Митрофанович Сердюков устало откинулся на скрипучем стуле и потянулся. Тело отозвалось неприятным хрустом. От этого гадкого звука Сердюкова передернуло. Забавно, должно быть, глядеть на него со стороны. Ведь не грациозный, как кошка, а точно деревянный. Да-с, братец, годы-то берут свое. Ничего не попишешь! Ну да ладно, ведь песок-то еще не сыпется! И то слава тебе Господи! Вчера вон, за преступником гнались, поди, три квартала, да петляя, да прыгая. И ничего себе! Запыхался малость, а так ничего!

Вошел дежурный.

– Вот что, милейший. Принеси-ка мне крепкого сладкого чаю и свежих газет.

Следователь уже давно взял себе за правило читать газеты, дабы знать о том, что граждане империи думают о происшествиях, о действиях полиции. О настроениях, верноподданнических и вольнодумных. Умному человеку можно много почерпнуть, если читать и между строк, и с особым вниманием.

К тому же некоторое развлечение, других не имелось.

Аромат горячего чая с лимоном пощекотал ноздри. Сердюков почесал длинный тонкий нос. Как он его не любил, этот свой нос, слишком длинный, слишком тонкий. Одно утешение, такой известный человек, как почтенный классик, Гоголь, тоже был не сильно рад своему носу, и ничего, всю жизнь прожил и знаменитым человеком стал!

Следователь с наслаждением отхлебнул чаю и раскрыл газету. «Новое время», «Петербургские ведомости», «Петербургский листок». Страница за страницей побежали перед привычным взором в заведенном порядке.

А это что еще такое? Что за странные шутки? На столе следователя под пачкой знакомых газет лежала лондонская «Таймс»!

Сердюков впился в газету взглядом хищника и призвал дежурного:

– Скажи-ка мне, любезный, нынче газеты кто принес?

– Как обычно, купили для вас в лавке.

– Кто купил?

– Я, ваше высокоблагородие! Изволите сердиться, Константин Митрофанович? Может, чего напутал, не то взял? Вроде, как обычно, «Листок», «Ведомости»…

– А это как у меня оказалось на столе? – следователь сунул в нос изумленному дежурному английскую газету.

– Что сие? – тот даже попятился.

– Английская газета!

– Вот тебе раз! Откуда бы ей взяться? – пожал плечами незадачливый полицейский. – Я по-иностранному не понимаю. Может, как-то случайно вышло, подцепил, должно быть, с прилавка-то, и не заметил. Давайте, снесу обратно, – и он протянул руку за пухлой газетой.

– Успеется, – Сердюков махнул рукой, – уж коли попала, почитаем. Тем более что у меня есть подозрение, что там ее и не продают. Много ли в нашей округе читающих «Таймс»?

– А вы по-аглицки разбираете? – с почтением взирая на начальника, спросил дежурный.

– Вот именно что только разбираю! Учил в гимназии, да многое забыл. Ни к чему было. По службе-то со Скотленд-Ярдом не часто видимся.

– Я извиняюсь, это кто? – выпучил глаза собеседник.

– Не кто, а что! – засмеялся Сердюков. – Английская полиция. Ступай уж, уморил ты меня!

Оставшись один, Сердюков престал смеяться и задумался. Как могла эта газета оказаться в полицейском управлении? Кто и как ее принес незаметно? То, что это презент лично для него, Константин Митрофанович почти не сомневался.

С тяжелым чувством он принялся листать газету, всматриваясь в иностранный текст. Он долго и медленно шуршал страницами. И вот оно! Так и есть! В самом конце, почти на последней странице, среди объявлений одно было обведено чернилами.

Мисс Томпсон, бывшая гувернантка, мыкавшаяся в России, та самая, которая полтора года назад чудесным образом унаследовала четверть миллиона фунтов, и мистер Р., владелец банкирского дома, объявляют о своем бракосочетании, которое состоится…

Газета лежала на столе, Сердюков смотрел в стену. Точно там, на ее облупленной поверхности можно было что-то узреть иное. Иную судьбу, более милостивую. Иную жизнь, полную любви и нежности.

Любви и нежности. Не будет. Никогда.

Последняя надежда, жалкая, трепетная, как первая трава из-под снега, умерла окончательно. И даже смешно теперь было вспоминать об этих детских грезах. Письмо с вестью о возвращении. Пароход, встреча. Неистовое возбуждение и предвкушение счастья, вечного блаженства и покоя.

Ничего этого не будет. Стыдно, стыдно солидному человеку питать мальчишеские иллюзии. Сердюков даже покраснел, что с ним редко случалось.

Что ж, отсутствие перемен – это тоже очень хорошая новость.

Но кто же, черт побери, приволок эту дрянную газетку? Не ветром же надуло с Туманного Альбиона?

Глава сорок восьмая

Весна 1914 года