Дама с биографией

С ума сойти! Он помнил такие подробности, которые полностью стерлись из Люсиной памяти, и она подумала, что, может быть, он и правда не кривил душой, когда, впервые прикатив на дачу, доверительно сообщил Зинаиде, что с Людмилой Сергеевной связаны самые лучшие годы его жизни. Потрясли и его неожиданные «зять» и «теща». Возможно, то были всего лишь фигуры речи, работавшие на образ отца благородного семейства, интеллигента, респектабельного мужчины, мэтра, наконец, в котором известный продюсер решил предстать перед молодыми коллегами по творческому цеху. А может быть, и нет. Продвинутый Марк мог говорить на языке современной молодежи.

Действительно, чего особенно мудрить? – отвернувшись от него, усмехнулась Люся. Ведь по нынешним вольным временам их любовь с Марком, вместившая мильон ее терзаний и страданий, ссоры с матерью, незаконного ребенка, стыд, ревность и бешеное разочарование, называлась бы просто «гражданский брак».

Спешивший на самолет продюсер уехал с поминок первым. Без него бывшей «жене» сделалось одиноко в компании чужих людей, уже прилично подвыпивших и переключившихся на громкое обсуждение скандально гламурных новостей.

Вспоминая в метро, что и как сказал напоследок Марк, она всю дорогу мучилась: неужели, молодая и глупая, она не разглядела чего-то очень важного, определяющего в красавчике, которого любила больше жизни, не сумела по достоинству оценить его человеческую суть?

– Восемь лет назад я тоже похоронил мать, – признался он в своем последнем слове, и его глаза затуманились слезами. – А пятью годами ранее – отца. Мне очень хорошо знакомы чувства, переживаемые сейчас Людмилой Сергеевной и Лялечкой. Девочки, – ласково коснувшись Люсиного плеча, обратился он через стол к дочери, – пожалуйста, наберитесь мужества и терпения. Потому что только время способно сделать вашу боль менее острой…

На следующее утро, темное, беспросветное, голова, несмотря на мучительно долгую бессонницу и короткий, обрывочный сон, работала значительно лучше, и вернулась утраченная вчера способность отделять зерна от плевел. Не то чтобы удалось полностью освободиться от чар рыцарственного Марка, но уже возникли серьезные сомнения в возможности происшедшей с ним метаморфозы. Откуда вдруг такая отзывчивость, такое невиданное доселе великодушие?.. Справедливости ради следовало, конечно, признать, что порывы у Марка часто бывали благородными. Только надолго его не хватало. Другой вопрос, что у иных и порывы отсутствуют. И все-таки поверить в тривиальный, лежащий на поверхности вариант: дескать, потерявший всех близких – родителей, жену – и уже далеко не юный Марк ощущает себя одиноким и поэтому стремится наладить отношения с дочерью и бывшей гражданской женой, Люся не могла: не так Марк прост, чтобы мерить его обычной меркой. При всей харизматичности нутро-то у него точно с гнильцой. Черт его знает, что у него там в башке! Мужиков вообще так сразу не поймешь, а уж такого матерого и подавно!

Не желая дальше заморачиваться, анализируя слова и поступки Марка – много чести будет! – Люся переключилась мыслями на Нонку, более понятную хотя бы в силу половой принадлежности. Представила себе, какие чувства должна была испытывать безденежная архивистка, нежданно-негаданно оказавшись среди упакованной телевизионной тусовки, и злость с негодованием постепенно уступили место жалости. Пусть Нонка в свое время и не упахивалась на работе, любила сачкануть, потрепаться за кофейком в баре, тем не менее она обожала телевидение, оно было для нее вторым, если не первым домом, составляло смысл жизни. А ее оттуда вышвырнули, как балласт, лишь только в начале девяностых в Останкино начались коренные преобразования. Не посчитались ни с ее опытом, ни с журфаковским образованием, ни с беззаветной, прямо-таки собачьей преданностью телевидению. Вышвырнули тогда, конечно, не одну Нонку, многих, но другим, наверное, легче было пережить такую невероятную несправедливость, чем ей, чудовищно самолюбивой и обидчивой, отчаянно одинокой: Петя уже смотался в Израиль, а Юрий Борисович умер ровно за неделю до того дня, когда Нонка, рыдая, неслась к себе на Арбат с трудовой книжкой в сумке.

Изгнанная из Останкино, она люто возненавидела эту организацию, пыталась писать разгромные критические заметки на передачи, какое-то время подвизалась на радио, однако ничего путного из этого не вышло. На постоянную работу ее нигде не брали, денег не платили, и вот тогда-то Нонка и закопалась в архив. «Раз в современной жизни счастья нет, остается искать его в прошлом!» – вроде как с юмором заявляла она.

Но восемнадцать лучших лет жизни, практически со школьной скамьи, отданных телевидению, так легко со счетов не скинешь! Вчера старая обида захлестнула вновь, но это испытание Нонка как-то выдержала. Нервишки сдали, когда в шикарном, преуспевающем мужике, подкатившем на «лексусе», она узнала бездарного артиста Крылова. Своего бывшего любовника, который, кажется, тоже обошелся с ней не самым лучшим образом и, кто знает, чужая душа – потемки, быть может, сломал жизнь и ей…