Damn short stories

Примерно через пятнадцать минут ора и битья об дверь Кунг Фунг деликатно кашлянул. Каким-то образом этот кашель был слышен даже сквозь «индюков» и «гадов». Гаррет затих. Монах подошел к двери и тихонько постучал.

– Юноша!

В окошечке появился нос.

– Кажется, я нашел способ успокоить нашего большого друга. Видишь ли, он проявил завидный интерес к искусству письма. И если ты раздобудешь мне чернил из той чудесной лавки на углу соседней улицы и найдешь там же тонкую кисть, я обещаю тебе и твоим товарищам тишину и покой на достаточное время. Это время будет дольше, если ты найдешь что-нибудь поесть. Даже каллиграфия бессильна, когда желудок пуст.

Окошечко захлопнулось. Какое-то время ничего не происходило. Кунг Фунг кивнул Гаррету:

– Продолжай.

Десять минут спустя Кунг Фунг размечал на стене будущие горные вершины. В другой его руке была краюха хлеба, которую он деликатно жевал. Гаррет сидел рядом и пялился на грязную серую штукатурку, которая, повинуясь кисти, постепенно превращалась в ноздреватый весенний снег.

– Видишь ли, друг мой, весь вопрос в том, как ты поступаешь с фактами. Наш главный факт в том, что мы оказались заперты друг с другом минимум на пятнадцать суток, а максимум – как взбредет в голову нашим тюремщикам. Мы можем провести это время, барабаня по двери и крича, что приведет разве что к тому, что мы потеряем голос и заработаем синяки и, возможно, переломы, когда нас все-таки побьют, а можем попробовать извлечь из него пользу, кроме, разумеется, общественных работ, на которые мы обречены. Вот ты, например… кстати, за что тебя?..

– За котенка, – буркнул Гаррет.

– За… котенка?..

– Ну, я увидел на дереве котейку, застрял он там. Туды залез, а обратно – ни в какой. Я за ним. А там баба была в окне, без платья, она как заорет… А эти как налетят… И котенка забрала, индюшка.

Старик прокашлялся:

– Да, сочувствую. Так вот ты, например. Что ты умеешь делать действительно хорошо?

– Дык это… Драться. Кия!

– Ах, ну да, верно. Кия. А я, как ты мог заметить, весьма сведущ в искусстве и…

Он написал на стене замысловатый иероглиф.

– … письме. Это твое имя.

Гаррет посмотрел на иероглиф. Гаррет улыбнулся. В улыбке не хватало зубов, но она была искренней.

– Красиво… Я б такую татушку сделал.

– Нравится? Тогда давай сам… Воот, чуть плавнее…

Месяц спустя двое стояли на распутье. Позади них высилась городская тюрьма.

– Хочу сказать, я от всей души благодарен судьбе за эти дни, – произнес Гаррет.

– О, мне тоже есть за что ее благодарить, – отозвался Кунг Фунг. – Как, значит, называется эта борьба?

– Никак. Назови ее сам.

Монах задумчиво кивнул. Они повернулись друг к другу.

– Ну что ж… Я ведь так и не спросил, за что тебя посадили, – сказал Гаррет.

– За мелкое воровство и бродяжничество, – безмятежно ответил монах. – Видишь ли, мне очень хотелось есть, а персики так аппетитно свесились за забор…

Гаррет закашлялся. Двое молча поклонились друг другу и разошлись. Когда мурлыкающий баллады Гаррет оказался достаточно далеко, Кунг Фунг подпрыгнул и выбросил вперед ногу:

– Кия!

Вышивка

Алешенька разлепил глаза и тут же вскочил: наставник исчез. «Ой, беда-беда! Без меня ушел! Вот ведь, решил же не спать, знал же, что бросит!»

Он заметался по поляне, судорожно хватая вещи и бросая их в вещь-мешок. Одеяло, кружка, котелок, обгрызенная куриная ножка… И вдруг замер.

Наставник сидел поодаль у реки. Его могучая фигура глыбой вырисовывалась на фоне воды и неба. Богатырь сидел, чуть ссутулившись, и что-то сосредоточенно разглядывал.

Алешенька тихонько подошел. Богатырь вышивал крестиком.

– Утро доброе, – сказал он басом.

– Доброе, – пропищал Алешенька. Голос у него ломался, да и зрелище было такое, что впору запищать.

Никита поглядел на него исподлобья и ухмыльнулся.

– Долго ты спишь. Не по-богатырски это. Богатырь рано встает. Мало ли, враги нападут, а ты только очи ясные протер.

– Виноват, Никита Сергеич…

Стяжки ложились ровно, красиво, глаз не оторвать. Алешенька и не отрывал. Пялился и пялился. Наконец, богатырь это заметил.

– Нравится? – он поднял пяльца и показал толстым, как сарделька, пальцем – Вот тут поле будет, тут избенка кривая, а тут дерево. Эту я на прошлой седьмице начал, да забросил. Все недосуг было. Кочевники, дружина, ты вот еще увязался… Сейчас хоть наметил как следует. К концу похода избу закончу… Ты рот-то закрой, а то муха влетит.

Алешенька не выдержал.

– Да ведь, Никита Сергеич, бабское это занятие! Достойно ли богатырю…

Брови богатыря грозно сдвинулись.

– А я что ж, хуже бабы буду?

Алешенька отшатнулся.

– Я, между прочим, конкурсы выигрываю! – загремел Никита Сергеич – Международные! Призы беру, за креативный подход и внимание к деталям! В последнем даже мою Василисушку обошел. Думал, рассердится, да куда там!.. Гордилась, аж сияла. Талант, говорит, раскрыла.

При мысли о жене богатырь успокоился и заулыбался. А Алешенька за голову схватился.

– А если узнает кто? Засмеют ведь, Никита Сергеич!..

– С чего тут смеяться-то? Да и знают все. Мои работы у нас в дружинном доме висят.