Дань

–А как не верить? Он же назначен ханом дань по всем окрестным уделам собирать. Не сегодня, завтра, великий князь помрёт, так может, на его место, в Орде решат твоего Юрия посадить. А что ты так, на меня, Трофимыч? Он там почитай свой человек, нам татарам роднее чем ты, – издевательски скривил жирно поблескивающий рот, окружённый редкими усиками и бородкой.

–А мне, с вами, и родниться то, с чого бы? – враждебно сверкнул чёрными раскосыми глазами полукровка, непрерывно "отцеживая" сухим кулачком жидкую, седую бородку.

–А как это? – притворно удивился Усман, – твоя мать, она же родная сестра бабки начальника ханских нукеров! Про это, про сказочную любовь твоей матери к твоему отцу, наши бабы, уже целую легенду сложили. О том, как они друг друга полюбили, а хан сватовство твоего отца отверг, а она, когда он сюда уехал, пешком за ним, через степи и леса…

–Ох, уж, эти дуры, что у вас, что у нас, – скорбно покачал головой дьячок, – не так всё было. Она, мать моя, на моего отца засмотрелась, дико для неё лицо его было, русичей до этого никогда не видела, и нечаянно на халат хану кумыс пролила. Она на застолье прислуживала. Хан разгневался. Её оттуда вытащили и смертным боем били. Отец вступился за неё, ему тоже досталось. А потом, хан, чего-то вдруг, отошёл, успокоился, и разрешил князю, у которого мой отец служил, их обоих забрать, когда он домой, на Русь, засобирался, мол выживут так выживут, а нет, так нет. Князь тот, Володимир, дед жены его, – кивнул старик на Федора, – и имение это, то самое, куда моих родителей полумёртвыми привезли.

–Ну ладно, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, – прервал воспоминания нынешний хозяин поместья, – что, Усман, как с нашим делом решать будем? – толкнул вопросом осоловевшего от тепла и сытости татарина.

–А чего тут решать?! – злобно дёрнул себя за бороду дьячок, – пусть едет и забирает у Юрия то, что мы ему отослали.

–Нет, Трофимыч, не пойдёт так. Ты не хуже моего понимаешь, что Юрка не отступится, он, если надо будет, всех людей наших, которых мы с обозом послали, перебьёт, чтобы некому было подтвердить, что мы правду говорим… Поэтому, сколько там будет, если серебром отдать? А, Трофимыч?

–Много, Феденька, почитай всю казну твою придётся отдать, что тогда на "чёрный день" останется?

–А он, разве он сейчас не наступил этот "чёрный день", батюшка? Разве не сейчас, не сегодня решается, кому мы ДАНЬ заплатим: Господу или сатане?

Посмотрев на сокрушённо склонённый долу седой затылок домоуправителя, встретился взглядом с напряженно застывшим татарином:

–Что, Усман? По рукам?

***

"не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию"(2-е послание Петра; гл.3; ст.9)

Полуденное марево, мутной водой, качалось над иссохшейся, истосковавшейся по дождям, землёю. Изнемогая от нестерпимого жара, безсильно обвисали, увядали на день, листья на деревьях, оживая, дающей малую прохладу, ночью. Кубарем скатившийся со сторожевой башенки караульный отрок, вытирая рукавом холщовой рубахи потное лицо, ввалился в княжескую "канцелярию":

–Там, князь-батюшка, трое конных, далеко ишшо, плохо видать, но похоже брат твой, Юрий. Только, он, чого то, того…, не впереди их едет, а посерёдке.  Дружинник, который впереди, его коня за узду ведёт, а он за гриву держится, и, то вскинет голову кругом оглядываясь, то опять ею поникает.

—Мир дому твоему, Федя, – прокряхтел, безвольно соскальзывая с лошади, старший брат.

–С миром принимаю, – ответил князь, быстрым, пытливым взглядом оглядев, полупустым мешком обвисшую фигуру родича, – что-то, ты, Юра, совсем уж…, как говорится: "краше в гроб кладут", – подходя и обнимая тяжко вдыхающего и выдыхающего седого мужчину, – а с глазами что?

–Кто его знает? – равнодушно пожал плечами в ответ Юрий, – подведи меня в тенёк. И попить бы чего, холодненького, а то, что с собой брали, уже не даже тёплое, а горячее.

–Уф, хорошо, – проговорил напившись и усевшись под, растущей на северной стороне хором, берёзкой, – слыхал, про то что у меня? Конечно слыхал. Знаешь. Вот и добогохульствовал я, Федя, доорался пьяный, на пирах своих безобразных, о том, что Господь мне не указ, допросился, пусть, мол Он меня накажет. Наталье и ребяткам моим вчера сорок дней. А главное, в один день, все сразу. Как так? – с наслаждением вдохнув и выдохнув горячий воздух, продолжил, – а у тебя хорошо, хоть и жарень такая же, но дышать можно. У меня весь удел мертвечиной провонял, хоронить некому. Тебя то, этот морок, который зимой к нам татары привезли, не задел, не коснулся.

–Нет, почему же, и у меня тоже было. На страстную, почитай всю неделю крёстным ходом по округе ходили. И после Светлого Воскресения вроде отлегло, попустило.

–Мы тоже ходили, да толку! Правильно сказано: "по вере вашей дано вам будет", а если нет её, нет веры, откуда оно возьмётся? Ну как, теперь, Федя, ты рад?

–Чему?!

–Ну, удел мой, как вымороченный, к тебе отойдёт. А там, глядишь, и на великокняжеский стол усядешься.