Дань

–Зачем мне? Мне свою бы землю обработать, всё время рабочих рук не хватает. То и дело, сам вместе с дружинниками, в поле, наравне с холопами. Да ещё и караулы постоянные держать надо, а то от беды этой, народ кругом расшалился, разбойничают без стыда и совести. Так что, кому великий князь решит твой удел, тому и…, и вообще, ты чего сам себя раньше времени хоронишь? Может женишься ещё и дети будут? Ну и ладно, что ослеп, для этого дела глаза не нужны, – легонько толкнул локтем в бок невесело рассмеявшегося старшего брата, – совсем ими, что ли, не видишь?

–Не совсем, так, как будто в сумерках в речку лицо опустил. Иногда кажется, вдруг, раз, и всё отчётливо вижу, и сразу же, опять "растеклось" тёмной мутью. А я ведь своей Наталье, перед смертью, обиду свою ревнивую высказал, я ж её всё время к тебе ревновал, всё время казалось…, а она мне, просто так и спокойно, дурак ты, мол, старый, раньше мог бы спросить, не было говорит у меня к нему ничего и нет. А я, из-за своей дурости, из-за ревности этой, скока бед, скока "дров наломал"…, простишь, ли, ты меня, брат?

–Бог простит.

–Ну вот, и славно, поеду я.

–Куда? Только приехал, путь такой тяжкий, отдохни.

–Нет, нет, поеду, я как с тобой поговорил, так, как будто камень с души. И обратный путь не страшен.

—Опять ты его пожалел, Феденька, – укорил князя домоуправитель присев рядом, на то место, где только что, сидел его брат.

–Да ну нет, батюшка, не жаль мне его нисколько, но и Слава Богу, торжества, злорадства никакого не испытываю. Он же, тоже, многого не знает. Я же ему завидовал, ох как завидовал. Мне так хотелось, чтоб и великий князь ко мне благоволил, и чтоб дочь свою, Наталью, за меня отдал, и удел тот, богатый, который ему, Юрию, как приданное отошёл. А когда, один раз, с караула сменившись, я рядом с теремом, под стеновым навесом шёл, и Наталья, видимо подкараулив меня, как из ниоткуда выскочив, приникла и в губы поцеловала, потом вырвалась и убежала. А они с Юрием уже обручены были. У меня тогда, голова кругом, совсем разум потерял, убить его хотел. Потом остыл и решил, что никогда не женюсь. А когда великий князь, Настёну мою за меня порешил, да сюда, на этот вымороченный удел – ох и злился я! Думал, мало того, что сироту мне, "дьячкову дочь" всучить хочет, так ещё и на гиблое место княжить сажает. Скрипя зубами согласился. Помнишь, как долго, "выворачивался"? Ты ж всё время тогда возле Насти, все полгода от обручения до венчания. На меня волком, как сейчас помню, смотрел. Ну да ладно, я не в обиде, кто старое помянет…, знаешь, Трофимыч, конечно не рассказывают этого никому, но тебе можно, ты Настёне, почитай что, отец родной, а матушка твоя, её, от рождества осиротевшую, своей грудью вскормила. Тогда, после обручения, Наталья у меня из головы не выходила, всё время её перед глазами видел, даже на венчании когда стоял. А потом, ночью я проснулся, светало уже, слышу как щенок всё равно поскуливает. Повернул её к себе, спрашиваю, ты чего, обидел тебя чем, или болит чего? А Настёна в ответ, нет, ничего. Разозлился, встряхнул её, говори мол. Она мне, всю ноченьку, мол, не спала, душа и сердце обмирает, ласкаюсь к тебе, говорит, и боюсь, что ты меня, другим именем назовёшь. А я ей, говорю, дура, каким ещё другим именем, когда ты жена моя, Богом мне данная? И так у меня это, знаешь, честно, искренне получилось, потому что про Наталью в этот момент начисто забыл, как и нет её на белом свете. А она всё почуяв, не знаю уж, как они, чем это чувствуют, совсем "зашлась", и плачет, прям ревёт, и смеётся. А я смотрю на нее, дуру дурацкую, и понимаю, что вот МОЯ она, МОЯ. И никого мне, кроме неё, не надо…, Трофимыч, а как ты думаешь, зачем Наталья вот это, тогда? Конечно дело прошлое, но всё же?

–Да кто ж их знат? Они, девки эти, много чего по жизни, странного, дурацкого вытваривают, такого, что сами себе объяснить не могут…, ладно, пошли, Федя, дела не ждут.