Даниэль Деронда

– Вы сейчас, вероятно, не расположены к пению? – осведомился Деронда с еще более почтительной мягкостью, чем прежде.

– О, почему же? Спою с удовольствием, – отозвалась Майра. – Теперь, когда я отдохнула, голос начал постепенно возвращаться.

Возможно, простота ее обращения происходила не только от ее цельной натуры. Обстоятельства жизни заставляли девушку смотреть на все, что делала, как на необходимую работу. А работать она начала прежде, чем успела себя осознать.

Майра тут же встала и подошла к фортепиано. На уверенное прикосновение маленьких пальцев старый инструмент отозвался лучшими звуками, на какие был способен. Деронда выбрал место, откуда мог беспрепятственно наблюдать за ней во время пения.

Представьте Майру, чья внешняя красота, казалось, была присуща ей по праву: темные волосы, аккуратно зачесанные назад, спускалась по спине волнистыми прядями; безупречный профиль напоминал камею, вырезанную из раковины, однако по счастливому стечению обстоятельств украшенную темными драгоценными камнями глаз и шелковыми лентами бровей; тонкие ноздри дрожали при малейшем движении, а маленькие, безупречной формы уши и четко очерченный подбородок придавали ее облику изящество, не имевшее ничего общего с изнеженной слабостью.

Майра пела арию Бетховена «Per pieta, non dirmi addio»[38] с приглушенной, но пронзительной силой, которая составляет сущность совершенного исполнения, заставляя забыть обо всем на свете и погрузиться в музыку. Голос ее звучал естественно, как птичий щебет, и обращался к сердцам дорогих и любимых людей. Поначалу Деронда смотрел на девушку, но вскоре прикрыл глаза ладонью, чтобы всецело отдаться чарующим звукам. Однако, решив, что выглядит невежественно, к концу выступления снова открыл глаза и встретил молящий взгляд Майры.

– Ни одно произведение не доставляло мне такого наслаждения, как это, – признался он благодарно.

– Вам понравилось мое пение? Я очень рада! – ответила Майра с восторженной улыбкой. – Я пережила глубокое разочарование, потому что мой голос не оправдал тех надежд, которые на него возлагали. Но теперь, кажется, с его помощью я смогу зарабатывать на хлеб. Меня очень хорошо учили, и вот теперь появились две ученицы, которых нашла мисс Мейрик. За каждый урок они платят по золотому.

– Кажется, у меня есть знакомые дамы, которые после Рождества найдут вам много новых учениц, – ответил Деронда. – Вы согласны петь перед всеми, кто пожелает вас услышать?

– Да-да, конечно. Я очень хочу зарабатывать. Миссис Мейрик считает, что я могу также обучать чтению и устной речи. Но если никто не захочет у меня учиться, сделать это будет трудно. – В улыбке Майры мелькнула искра веселья, которой Деронда еще не видел. – Скорее всего я найду ее в бедности – я говорю о маме. Надо собрать для нее денег. Да и сама я не могу постоянно пользоваться милостыней, хотя, – здесь она бросила взгляд на всех троих, – должна признаться, что это самая приятная милостыня на свете.

– Думаю, вы скоро разбогатеете, – с улыбкой заверил ее Деронда. – Знатные леди непременно захотят, чтобы вы учили их дочерей. Но это мы узнаем позже, а сейчас спойте нам еще.

Майра охотно согласилась и исполнила несколько произведений Гордиджиани и Шуберта, а когда встала из-за фортепиано, Мэб попросила:

– О, Майра, спой, пожалуйста, твой милый гимн.

– Но он же скорее похож на детский лепет, чем на песню, – смутилась та.

– Что за гимн? – удивился Деронда.

– Еврейский религиозный псалом, который Майра помнит с младенчества: его пела ее мама, – пояснила миссис Мейрик.

– Я бы очень хотел его услышать, – признался Деронда. – Конечно, если вы сочтете меня достойным священной мелодии.

– Если хотите, я спою, – согласилась Майра. – Только по-своему, ведь слов я не знаю. Вы знаете иврит? Если да, то мое пение покажется вам бессмысленной чепухой.

Деронда покачал головой.

– Для меня все сойдет за еврейский язык.

Майра села, грациозно скрестив изящные руки, закинула голову так, словно над ней склонилось любимое лицо, и запела. Сейчас ее голос зазвучал еще мягче, нежнее, чем прежде.

– Кажется, если бы я даже знала слова, то все равно продолжала петь по-своему, – призналась Майра, исполнив короткий гимн несколько раз.

– Почему бы и нет? – согласился Деронда. – Эти звуки полны высшего смысла.

– Конечно, – поддержала миссис Мейрик. – Мать до последнего вздоха слышит в речи своего ребенка, даже взрослого, трогательный для нее лепет. Если бы мне удалось дожить до тех лет, когда мой Ганс состарится, я бы все равно видела в нем маленького мальчика. Я часто повторяю, что материнская любовь подобна дереву, сохранившему все свои сучья и ветви.

– А разве не такова дружба? – с улыбкой возразил Деронда. – Не позволим матерям слишком многое на себя брать.

Хозяйка покачала головой.

– Проще найти старую мать, чем старого друга. Дружба начинается или с симпатии, или с благодарности. То и другое имеет неглубокие корни. А материнскую любовь вырвать нельзя.