Даниэль Деронда

Даниэль покинул гетто и продолжил неспешный путь, наслаждаясь теплым вечерним воздухом и постоянно оглядываясь в поисках синагоги. Чувство отвращения, которое вызвали в нем несколько незначительных, но безобразных инцидентов, он подавил в самом зародыше. Так, заглянув в небольшую книжную лавку, чтобы узнать, в котором часу в синагоге начинается служба, он был почтительно встречен одним пронырливым еврейским юношей. Тот сердечно выслушал вопрос и направил Деронду в старинную ортодоксальную синагогу, при этом обманув не хуже истинного тевтона. Он любезно рекомендовал Даниэлю совершенно не пользовавшуюся спросом книгу как nicht so leicht zu bekommen[37] и безжалостно завысил цену.

Деронда встречал немало евреев странного вида, отнюдь не лишенных коварства и едва отличавшихся от христиан столь же сомнительной порядочности. В последнее время, размышляя о родственниках Майры, он с какой-то тревогой думал о низшем классе евреев. Но если бы мы больше сравнивали, то не так бы удивлялись и возмущались при встрече с евреями и другими инакомыслящими, чья жизнь не совсем согласуется с их вероучением. В тот вечер Деронда начал осознавать, что впадает в несправедливое и нелепое преувеличение, а потому призвал на помощь спасительное сравнение: лишний заплаченный им талер не уменьшил ни его интереса к судьбе еврейского народа, ни желания отыскать синагогу. Как бы там ни было, на закате солнца он вошел в старинное здание вместе с многочисленными приверженцами ортодоксальной веры.

Он сел в одном ряду с пожилым, почтенного вида человеком – на достаточном расстоянии, чтобы время от времени на него посматривать. Пышная белая борода и фетровая шляпа обрамляли удивительно тонкий профиль, который с равным успехом мог принадлежать как еврею, так и итальянцу. Человек тоже обратил внимание на Деронду, и, наконец, их взгляды встретились – для незнакомых людей момент не самый приятный, а потому Деронда отвернулся, однако тут же получил раскрытый на нужной странице молитвенник и был вынужден поклониться в знак благодарности. Наконец паства собралась, проповедник взошел на кафедру, и служба началась. Немецкий перевод религиозного текста подсказал, что звучали главным образом псалмы и отрывки из Ветхого Завета, и Деронда погрузился в очарование литургии, воздействующей независимо от произносимых слов подобно «Мизерере» Аллегри или «Магнификату» Палестрины.

Мелодичное пение хора мальчиков, монотонный звучный голос проповедника, благочестивое покачивание голов прихожан, простота здания и убожество внутреннего убранства зала, где проникшая в сознание половины человечества и вызвавшая к жизни прекрасные формы вероисповедания религия рождала отдаленное, смутное эхо, – все это произвело на Деронду такое сильное впечатление, какого он не ожидал.

Однако когда благочестивые речи стихли и пришли в движение вульгарные фигуры с безразличными лицами, Деронда разочарованно понял, что, возможно, никто не разделял его чувств, и только для него служба не стала скучной рутиной. Деронда поклонился своему любезному соседу и вместе со всеми направился к выходу. В этот момент он почувствовал, что кто-то опустил руку на его плечо, обернулся с неприязнью, которую неизменно вызывает подобное притязание, и увидел того самого соседа. Почтенный господин обратился к нему по-немецки:

– Простите, молодой джентльмен… позвольте узнать ваше имя… кто ваша матушка…

Деронда, осторожно освободившись от руки незнакомца, холодно ответил:

– Я англичанин.

Незнакомец смерил его полным сомнения взглядом, приподнял шляпу и удалился. То ли понял, что ошибся, то ли обиделся. По пути в гостиницу Деронда попытался справиться с беспокойством, убеждая себя, что не мог поступить иначе. Разве он имел право признаться совершенно незнакомому человеку, что не знает имени матери? Тем более вопрос старика был ничем не оправдываемой грубостью, продиктованной скорее всего сходством Деронды с другим молодым человеком. Даниэль успокоил себя, назвав этот случай банальным, однако именно из-за этой встречи не рассказал Мэллинджерам о посещении синагоги. Деронда вообще скрывал от сэра Хьюго все, что баронет мог бы назвать энтузиазмом в духе Дон Кихота. На свете нашлось бы мало людей более добрых, чем сэр Хьюго: в своем великодушии, особенно по отношению к женщинам, он часто совершал поступки, которые другие назвали бы романтическими; однако сам никогда не считал их таковыми, да и вообще не принимал всерьез попыток объяснить чьи-либо действия возвышенными мотивами. В этом заключалось принципиальное различие между ним и Дерондой.