Даниэль Деронда

Гвендолин украдкой взглянула на Деронду, который мог слышать разговор, поскольку в этот момент повернулся в их сторону, однако он выглядел невозмутимым. При мысли, что Деронда будет показывать им с Грандкортом дом, который со временем перейдет к ним, а мог бы перейти к нему, Гвендолин не смогла скрыть своего смущения, но с обычной находчивостью оправдалась:

– Вы не представляете, до чего я боюсь мистера Деронду.

– Почему же? Потому что считаете его слишком образованным? – уточнил сэр Хьюго, действительно заметив ее странный взгляд.

– Нет. Я боюсь его с первой встречи в Лебронне. Когда он подошел к рулетке и начал смотреть на мою игру, меня тут же постигла неудача. Он осудил меня, о чем потом сам сказал. Так что теперь, что бы ни делала в его присутствии, я всегда боюсь, что он меня сглазит.

– Надо же! Честно говоря, я и сам боюсь его осуждения, – признался сэр Хьюго, взглянув на Деронду, и добавил вполголоса: – Впрочем, я не думаю, что дамам не нравится, когда он на них смотрит. – Любимая шутка баронета в этот момент показалась Гвендолин такой же неуместной, какой часто казалась Деронде.

– Мне вообще не нравятся критические взгляды, – ответила она холодно. – А много ли старинных комнат сохранилось в Аббатстве?

– Немного. Остался только чудесный внутренний двор с длинной галереей и часть церкви, превращенной в конюшню. Перестраивая монастырь, я старался довести до совершенства каждый уголок, однако переделать конюшню не удалось, так что наши лошади получили в свое распоряжение прекрасные древние хоры. Вам обязательно надо их увидеть.

– С удовольствием посмотрю и на лошадей, и на само здание, – согласилась Гвендолин.

– О моих лошадях не стоит даже упоминать. Увидев их, Грандкорт с презрением отвернется, – вздохнул сэр Хьюго. – Я оставил охоту и теперь держу только кляч, как и подобает пожилому отцу нескольких дочерей. Но, говоря по правде, здешние переделки мне стоили немало. Пока здесь шел ремонт, мы два года жили в Диплоу. Вам нравится Диплоу?

– Не особенно, – ответила Гвендолин так равнодушно, словно имела больше фамильных поместий, чем желала.

– Действительно, по сравнению с Райлендсом он выглядит бедной хижиной, – поддержал довольный сэр Хьюго и добавил, понизив голос: – Насколько мне известно, Грандкорт отправился туда ради охоты, но нашел такое сокровище, что теперь вполне может предпочесть Диплоу любому другому месту в мире.

– Для меня Диплоу обладает лишь одним достоинством, – возразила Гвендолин, встретив комплимент ледяной улыбкой, – близостью к Оффендину.

– Прекрасно вас понимаю, – кивнул сэр Хьюго и оставил тему.

Деронда почти не слышал этого разговора, отвлеченный чем-то другим, однако редкие взгляды на Гвендолин убедили его в искусственности ее манер.

После обеда в гостиной Деронда, исполняя чью-то просьбу, сел за рояль и спел несколько романсов. Уступая место миссис Рэймонд, он заметил, что Гвендолин перешла в другой конец комнаты – очевидно, чтобы лучше слышать музыку, – однако повернулась ко всем спиной, рассматривая стоявшую на столе монашескую голову, вырезанную из слоновой кости. Ему вдруг захотелось подойти к ней и начать разговор. И все же Даниэль медлил, восхищаясь изящной линией ее спины.

Если вы по какой-либо причине не решаетесь побеседовать с красивой женщиной, то долго смотреть на ее спину – плохой выход из положения. С каждой минутой будет все больше хотеться увидеть то, что она скрывает. Так случилось и с Дерондой. Он обошел маленький столик и встал напротив Гвендолин, однако, прежде чем успел заговорить, она бросила на него такой откровенно печальный взгляд, что слова застряли в горле. В течение нескольких мгновений они смотрели друг на друга: она – с безмолвной исповедью, а он – с глубоким состраданием.

– Не хотите присоединиться к музицированию? – спросил Деронда, чувствуя необходимость что-нибудь сказать.

То, что исполненный печали взгляд был неосознанным, стало ясно, когда Гвендолин уже спокойно ответила:

– Я участвую, внимательно слушая. Я обожаю музыку.

– А сами не исполняете?

– Я посвятила занятиям много времени, но оказалось, что таланта у меня нет. Я больше никогда не буду петь.

– Но если вы любите музыку, можно играть и петь просто ради удовольствия. Я, например, довольствуюсь своим посредственным пением, – с улыбкой заметил Деронда. – Посредственность простительна до тех пор, пока не начнет выдавать себя за совершенство.

– Я не могу следовать вашему примеру, – ответила Гвендолин прежним, неестественно веселым тоном. – Для меня посредственность означает скуку. А ничего страшнее скуки на свете не существует. Несмотря на ваше осуждение, я готова оправдать рулетку хотя бы за то, что она спасает от скуки.

– Не принимаю такого оправдания, – возразил Деронда. – Уверен: то, что мы считаем скукой внешних обстоятельств, на самом деле – наша собственная болезнь. Иначе никто бы не смог найти интерес в жизни. А ведь многие находят.