Даниэль Деронда

– Избави Бог, дитя мое! Я никогда бы не позволила тебе выйти замуж ради моего благополучия. Твое счастье – уже половина моего благополучия.

– Очень хорошо, – заключила Гвендолин, сосредоточенно надевая шляпу. – В таком случае думай о том, что ты наполовину счастлива, это для тебя редкость. – С этими словами она повернулась к матери с прежней веселой улыбкой. – Теперь я готова. Да, чуть не забыла: мистер Грандкорт дает мне деньги на повседневные расходы, а я не представляю, как их тратить. Ты же знаешь, что я не люблю благотворительность и все прочее. Вот тридцать фунтов. Пусть девочки купят на них приятные мелочи для нового дома. Передай им деньги. – Гвендолин вложила банкноты в руку матери, тут же отвернулась и торопливо направилась к двери.

– Да благословит тебя Господь, дорогая, – произнесла миссис Дэвилоу. – Они особенно обрадуются тому, что ты о них подумала.

– Ах, сестры, конечно, надоедливы, но, к счастью, больше мне не докучают. – Гвендолин повернулась и лукаво улыбнулась.

Она и сама не понимала, какие чувства испытывает к девочкам, но не хотела, чтобы ее поступку придавали серьезное значение. Она была рада, что вышла из спальни, не обнаружив волнения, и со спокойным достоинством простилась с матерью и сестрами.

По дороге домой Гвендолин с саркастической улыбкой подумала: «Кажется, я хорошо играю роль миссис Грандкорт».

Она знала, что муж уехал в Гэдсмер, – поняла точно так же, как давным-давно догадалась, кто живет в том месте, которое сам Грандкорт назвал собачьей конурой в черном краю. Странный конфликт чувств и заставил ее отправиться в Оффендин.

Гвендолин удивлялась собственным противоречиям. Почему ее огорчала забота Грандкорта о тех, по отношению к кому она сама испытывала глубокое раскаяние? Разве перед свадьбой она не решила выступить в их защиту? А поскольку муж недавно упомянул, что намерен поехать в Лондон, чтобы распорядиться насчет завещания, следовало радоваться любому проявлению заботы об обитателях Гэдсмера. И все же теперь, когда она стала женой, сознание того, что супруг отправился в Гэдсмер, разъедало душу. Гвендолин сама навлекла на себя унижение постоянного безмолвия из-за страха, как бы муж не догадался о черном пятне на совести, с которым она отправилась к венцу. Теперь же, как призналась Гвендолин Деронде, она была вынуждена идти прежним путем. После острых моментов тайной ненависти к мужу, который с самого начала подчинил ее, она всегда чувствовала, что это подчинение было неизбежно. Любая попытка освободиться не повлекла бы за собой ничего нового, кроме еще более изощренного унижения. Гвендолин не осмеливалась заглядывать в туманное будущее, обещавшее ей один позор. Несмотря на раскаяние, худшим результатом ее брака казалась необходимость постоянной игры на зрителя, в то время как мысль, что одной лишь миссис Глэшер известна его причина, приносила утешение. Гвендолин никогда не связывала встречу у Шепчущих камней с интригами Лаша. Склонность к смутной тревоге держала ее в постоянном страхе перед роковыми силами, мешая задуматься, каким образом новость о грядущей свадьбе достигла ушей женщины, обладавшей ядовитой магией колдуньи. В сознании Гвендолин тайна замыкалась на миссис Глэшер, а роковое письмо содержало слова о том, что сама она страшится разоблачения ничуть не меньше захватчицы, миссис Грандкорт.

И еще один секрет Гвендолин считала скрытым от мужа надежнее, чем было на самом деле, – а именно чувство отчаянного сопротивления, которое ее пугало. Грандкорт и в самом деле не представлял, какие чувства испытывает жена, однако с удивительной проницательностью угадывал, что она втайне восставала против его влияния, отчего удовлетворение от собственной власти отнюдь не уменьшалось.

Глава V

Грандкорты приехали на Гросвенор-сквер как раз вовремя, чтобы получить приглашение на музыкальный вечер леди Мэллинджер, ибо деловой интерес побудил сэра Хьюго заранее выяснить, когда немилый сердцу племянник появится в городе. Гвендолин рассеянно осматривала новый дом, так как мысли ее были заняты предстоящей встречей с Дерондой и мисс Лапидот, так много пережившей и способной покорно «принять все, что несло печать долга». Гвендолин запомнила почти каждое слово, сказанное Дерондой о Майре, и особенно эту фразу, которую она повторяла с горечью и смутным осознанием, что ее собственная покорность носила совершенно иной характер. Гвендолин подчинялась не чувству долга, а необходимому следствию поступка, которого она стыдилась и который хотела скрыть из эгоистических побуждений.