Даниэль Деронда

Как только Клезмер закончил играть, в зале начались громкие разговоры, под прикрытием которых Гвендолин надеялась побеседовать с Дерондой на волнующую ее тему, однако в этот момент заметила, что неподалеку, прислонившись спиной к стене, стоит мистер Лаш наверняка не случайно. Гвендолин не смогла скрыть гневный румянец, но постаралась придать речи любезное безразличие:

– Мисс Лапидот полностью оправдывает все ваши похвалы.

– Вы чрезвычайно быстро это заметили, – с иронией отозвался Деронда.

– Я еще не успела обнаружить все ее достоинства, которые вы восхваляли, – возразила Гвендолин. – Но думаю, что ее пение очаровательно, да и сама она тоже. У нее прелестное личико. Полагаю, ее ждет большой успех.

Слова Гвендолин вызвали раздражение, и он не хотел на них отвечать. Гвендолин поняла, что вызвала недовольство, но говорить откровенно не позволяло присутствие Лаша. Желая избавиться от нежелательного свидетеля, она решилась на отчаянный шаг и тоже замолчала. Так они и сидели, не глядя друг на друга, и напряженность нарастала с каждой минутой – до тех пор, пока Лаш не ушел.

Гвендолин тут же произнесла:

– Вы презираете меня за искусственные речи.

– Нет, – ответил Деронда, холодно взглянув на нее. – Я считаю, что иногда это простительно, но не думаю, однако, что ваши последние слова были искусственными.

– И все же вам что-то не понравилось, – возразила Гвендолин. – Что именно?

– Такие вещи трудно объяснить словами, – сказал Деронда.

– Полагаете, я не в состоянии их понять? – произнесла Гвендолин с дрожью в голосе. – Неужели я так тупа, что не способна понять то, о чем вы говорите? – В обращенных к нему глазах застыли слезы.

– Вовсе нет, – ответил Деронда, смягчившись. – Однако одного человека поражает то, к чему равнодушен другой. У меня есть масса доказательств вашей понятливости. – Он улыбнулся.

– Но ведь можно чувствовать свои недостатки и не иметь возможности поступать хорошо, – настойчиво произнесла Гвендолин, даже не попытавшись улыбнуться в ответ. – Я начинаю думать, что мы становимся лучше лишь в окружении вызывающих добрые чувства людей. Вам не следует удивляться тому, что есть во мне. Думаю, меняться уже слишком поздно. Я не знаю, каким образом достичь мудрости, о которой вы говорили.

– Из моих проповедей редко выходит польза. Наверное, будет лучше мне вовсе не вмешиваться в вашу жизнь, – признался Деронда, с грустью думая, что история со злополучным ожерельем может привести к игре более жесткой, чем рулетка.

– Не говорите так, – поспешно остановила его Гвендолин, чувствуя, что получила единственный шанс высказать все, что накипело на душе. – Если вы разочаруетесь во мне, я впаду в отчаяние. Ваши слова о том, что я не должна и дальше оставаться эгоистичной и невежественной, придавали мне силы. А если вы жалеете, что вмешались в мою жизнь, значит, разочаровались во мне и готовы меня бросить. Но знайте, что вы могли бы изменить меня, оставаясь как можно ближе и веря в мою способность измениться.

Говоря это, Гвендолин смотрела не на собеседника, а на свой веер, и, едва произнеся последние слова, встала и ушла.

Публика затихла, готовясь вновь услышать голос Майры. И вскоре он зазвучал:

Per pieta non dirmi addio.

В сознании Деронды этот призыв прозвучал продолжением просьбы Гвендолин… Однако как только музыка смолкла, он поднялся со своего места с мыслью, что миссис Грандкорт преувеличивает его власть над ней.

– Тебе можно позавидовать, – заявил Ганс. – Не каждому дано сидеть на диване с красавицей герцогиней и вдохновенно с ней ругаться.

– Ругаться? – смущенно повторил Деронда.

– О, разумеется, по богословским вопросам; ничего личного. Она объяснила тебе, что и как следует думать, после чего удалилась с восхитительно величественным видом. Я хочу написать ее портрет и портрет ее мужа. Он – настоящий герцог из оперы «Лукреция Борджиа».

Деронде оставалось лишь надеяться, что впечатление, произведенное его разговором с Гвендолин на стороннего наблюдателя, фантастически преувеличено, как и все у Ганса.

Гвендолин, в свою очередь, думала о том, что муж скорее всего за ней наблюдал и, как всегда, нашел, к чему придраться. Внутренний голос подсказывал, что ей не удалось сохранить безупречное самообладание, которое она считала идеалом, однако Грандкорт не сделал ни единого замечания и по дороге домой ограничился кратким высказыванием:

– Завтра среди прочих гостей у нас будет обедать Лаш. Держи себя прилично.

У Гвендолин неистово забилось сердце. В ответ захотелось сказать: «Ты нарушаешь свое обещание», – но не осмелилась. Гвендолин боялась ссоры до такой степени, словно предвидела, что муж способен ее задушить. После долгого молчания она произнесла тоном скорее робким, чем возмущенным:

– Мне казалось, что ты не собираешься возвращать его в дом.

– Сейчас он мне нужен, и потому, будь добра, обращайся с ним вежливо.