Данте в русской культуре

Дальнейшее развитие событий приводит Феррару к войне с Флоренцией. Гвидо попадает в плен. Флорентийцы сообщают Малагесте, что, если он не выплатит им «неслыханно огромной суммы», пленник будет убит. Малатеста продает все, что у него есть. Однако нужной суммы не собирается. Подавленный, он выходит на площадь и просит о помощи. Люди Феррары издеваются над некогда заносчивым и мстительным грандом. Наконец они бросают ему деньги и драгоценности. Вдруг слышатся победние клики. Вбегают Гвидо и Данте «с мечом и выбитым знаменем». Малатеста прощен, Данте наклоняется к нему, но тот мертв. Подвиг Малатесты во имя спасения друга кончился смертью, «натура гордого воина, – писал Дружинин, – не перенесла унижения, хотя и святого»[399].

В этом очерке будущей драмы впервые в русской дантеане личность Данте обращена к читателю граждански деятельной стороной.

Поэт предстал не просто страждущим изгнанником или певцом справедливости, а непосредственным и темпераментным участником бурных событий далекого времени: он восстает против войны и дикого произвола городских феодалов, отводит беду то от Флоренции, то от Феррары, единокровных дочерей Италии. Он сравнивает свою любовь к ней со страстью к непотребной женщине: «Утром я тебя ненавижу, во мраке ночи я жажду твоих лобзаний»[400]

. Эти строки вновь побуждают вспомнить Уго Фосколо, его комментарий к «Божественной комедии», опубликованный в 1842 г. в Лондоне: «Что Данте не любил Италию, кто может сказать это? Но он был вынужден, как все, кто любил ее когда-то или будет любить, бичевать ее, обнажая все ее язвы»[401].

Было бы непростительно не обратить внимание на угол зрения, избранный Дружининым при изображении Данте. Возможно, его увлеченность социально-политической активностью средневекового поэта была своеобразной компенсацией за тот общественный индифферентизм, который он волей или неволей проявлял в своей деятельности на поприще отечественной литературы. Но не нужно излишне драматизировать характер таких вынужденных компенсаций. «Пока писать не о чем, – записывал в дневник Дружинин, – сохраним же для грядущих поколений грубый и неразработанный очерк драмы „Дантово проклятие“»[402]. «Для грядущих поколений…» – в этом слышен похоронный звон по несбывшимся надеждам и несостоявшимся чаяниям. Однако не менее выразительна оговорка: «Пока писать не о чем…» Она многое ставит на свои места. То, что для других было главным нервом их жизни, у Дружинина составляло лишь предмет тайных вздохов и полезных отдохновений от журнального подряда и увеселительных путешествий Ивана Чернокнижникова.

«Неразработанный» очерк занимал в дружининском дневнике около десяти страниц большого формата. Автор работал над ним с различными перерывами почти месяц. Его записи датированы четырьмя числами: от 25 июня до 23 июля 1853 г. Драма обещала стать большой. К сожалению, она была только начата. Из трех предполагаемых актов Дружинин написал лишь два явления первого действия. Всей пьесе предпосылался эпиграф: «И он спасен, – зато, что один раз для спасения друга дрожал всеми членами. Дант. Paradiso»[403]

. В действительности эти вольно переведенные строки принадлежат XI песне «Чистилища». Ошибка знаменательная! Как ни парадоксально, именно она свидетельствует о неплохом знании Дружининым текста «Комедии», ибо мудрено спутать «Рай» с «Чистилищем», если текст не цитируется по памяти.

Круг персонажей драмы по сравнению с ее очерком был заметно расширен. Он увеличился почти втрое. В результате исчезла некоторая камерность сценического действия. Но самое важное, что список персонажей пополнялся лицами разных социальных слоев, среди них оказались синдики, судьи, мясники и ремесленники. В первом явлении события выстраивались вокруг кузнеца Уго. Судя по его монологам, социальный пафос драмы в ее художественном воплощении должен был, несомненно, усилиться. Негодуя против похода на Флоренцию, кузнец, волнуя толпу, восклицал:

За что нам подставлять свой бедный лоб

Под топоры и копья флорентийцев?Что бить других, коль нас и дома режут?Старик Угуччионе, зверь проклятый,

Охотиться желает – да за что жеЕму-то дичь мы загонять должны!..[404]

Как известно, коммунальный строй средневековой Италии не отличался четкой организацией единого государственного организма. Внутри коммуны существовал пестрый конгломерат группировок, ассоциаций рыцарства, купечества, объединений старших и младших цехов… Существовала сложная и путаная расстановка общественных сил. В драме Дружинина эта характерная особенность средневекового города намечалась уже в самом начале действия. Кузнеца, предводителя плебса, грубо обрывал бедный служащий ратуши: