Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

Мы все носим в себе этот страх буквально с младенчества. Но если судить по рассказам Марины о детских и юношеских годах, проведенных в Западной Европе, о полном отсутствии внимания к ней со стороны родителей, то ее опасения остаться брошенной вполне понятны. Когда ей было четырнадцать лет, отец, заявив на прощанье, что больше не может выносить жизнь с ее матерью, ушел из семьи. С тех пор он ни разу не навещал детей, ни разу не позвонил узнать, как у них дела. Мать впала в такое отчаяние, что забросила все семейные дела, и Марине пришлось взвалить на себя ее обязанности по хозяйству: кормить и укладывать спать младших детей, допоздна стоять у плиты и готовить еду на следующий день.

Год спустя, когда пала Берлинская стена, мать совершенно обескуражила Марину своим заявлением, что познакомилась через газету с мужчиной из Восточной Германии и переезжает к нему вместе с младшими детьми. Марина вдруг узнаёт, что остается одна и ей самой придется позаботиться о себе. Мать передала Марине договор аренды на комнату в доме и уже на следующий день уехала. Она не звонила дочери более года.

То обстоятельство, что Марина вообще выжила в те годы, красноречиво свидетельствует о ее внутренней силе и стойкости. Она прожила в арендованной комнате несколько месяцев, когда в доме появились новые жильцы, ставшие ее соседями; отец этого семейства повадился по ночам захаживать к ней в комнату с бутылкой вина, не скрывая своих намерений совратить ее. Марина расторгла договор аренды, бросила школу и уехала в другой город. С того времени она начала колесить по странам Западной Европы, переезжая из города в город и постоянно меняя места работы. Если везло, присматривала за домами людей, уезжавших в отпуск; однажды попала в коммуну художников; и наконец прижилась на ферме при реабилитационном центре, где проходившие восстановительный период пациенты ухаживали за лошадьми. У Марины развилось опасное расстройство пищевого поведения, вызванное уверенностью, что ужаснее ее человека нет, — иначе почему она оставлена обоими родителями? Она надеялась, что если сможет исчезнуть, полностью стереть себя с лица земли, то родители, возможно, заметят ее отсутствие. Когда ей исполнилось шестнадцать, хозяйка реабилитационной фермы, сама законченная алкоголичка, выставила ее вон. Марина оказалась на улице, в каждой руке по чемодану, без дома, совсем одна. В отчаянии она позвонила матери, умоляя о помощи. Но мать, все еще продолжавшая налаживать личную жизнь, отказала ей.

— В тот момент я окончательно поняла, что в этом мире я совершенно одна, — сказала Марина.

В двадцать с небольшим лет она, все еще продолжая быть в поисках работы, приехала в Берлин; знакомые пристроили ее на обучение в какую-то танцевальную группу. Поселилась она в старом трейлере, стоявшем на заднем дворе школы. Жизнь ее была нелегкой. Трейлер не обогревался. Промерзая до костей, она с трудом пережила суровую берлинскую зиму, стойко выносила напряженные занятия. Но новая жизнь ее вполне устраивала. В танце она чувствовала себя сильной и свободной. Она уже не могла позволить себе и далее уничтожать свое тело и перестала изводить себя голодом — причем справилась с этим сама, без постороннего вмешательства. Марина открыла для себя радость движения, силу послушного и гибкого тела, способного выразить ее страсть и целеустремленность.

Она влюбилась в танцора из своей труппы — человека, выросшего в Восточной Германии и сформировавшегося в годы холодной войны, у которого были явно выраженные психологические проблемы в эмоциональной сфере. Во всяком случае, он так и не научился проявлять свою любовь.

— Пожалуй, как и мои родители, — горестно вздохнула Марина.

Он покончил с собой через два года, как они расстались. Умом она понимала, что в его смерти нет ее вины, что, даже если они были бы вместе, она вряд ли смогла бы его спасти. Но эта утрата нанесла ей серьезный удар.

— Его тело обнаружили лишь через несколько недель после смерти, — сказала она. — Он был совсем один.

Вступая в интимные отношения, мы все привносим в них какой-нибудь смысловой код, усвоенный нами еще в детстве. Это может быть незамысловатая, но запавшая в детскую душу идея — как, например, однажды сказанная моей матерью фраза, что «лучше уж плохой муж, чем никакой». Иногда мы можем что-то почерпнуть в поступке взрослого человека, иногда выуживаем эти смыслы из домашней атмосферы.

— Родная моя, — сказала я Марине, — я вот слушаю вас и просто ощущаю ту идею, что вы несете в себе: человек, которого вы полюбите, так или иначе вас бросит.

Она заплакала и обхватила себя руками, будто в комнате резко похолодало.

Когда мы чувствуем себя заключенными, нас угнетают вредоносные мысли, разрушительно действующие на нашу психику.