Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

С момента операции рядом со мной находились мои замечательные дети: Марианна, Одри и Джон. Они ухаживали за мной и поддерживали меня, втирали в мою пересохшую кожу любимый мною лосьон «Шанель» и даже контролировали дозировку моих лекарств, дабы я сохраняла — насколько это возможно — ясность сознания. Меня навещали внуки. Рейчел и Одри принесли самый мягкий халат. Они без устали заботились обо мне, делая все возможное, чтобы обеспечить мне достойное содержание и максимальные удобства. Но я была подключена к такому количеству аппаратов! Буду ли я когда-нибудь функционировать без них? Если я не могу жить полноценно, то не хотелось бы, чтобы во мне искусственно поддерживали жизнь. Как только мне освободили руки, я жестом попросила Марианну дать мне бумагу с ручкой и нацарапала: «Хочу умереть — пока счастлива».

Меня заверили, что обязательно отпустят, но когда придет время. Марианна забрала мою записку и спрятала ее. Похоже, они не поняли, что я уже готова уйти. В тот же день, чуть позже, ко мне в палату зашел во время обхода мой пульмонолог, доктор Маккол, и похвалил, что я хорошо выгляжу. Он пообещал вынуть трахеальную трубку на следующий день. Дети целовали меня, улыбались и говорили: «Видишь, мам. Все с тобой будет в порядке». Потянулись долгие вечерние часы, и, пока вокруг меня пищали и щелкали мониторы и аппараты жизнеобеспечения, я старательно убеждала себя, что это временно, что я смогу все перетерпеть. Я сбилась со счета, сколько раз впадала в дрему и просыпалась за тот вечер. А затем наступила бесконечная ночь, которую я провела очень беспокойно: то засыпала, то глядела в маленькое квадратное окно больничной палаты. Наконец взошло солнце. Все-таки я вытерпела. Наступал день, когда меня должны были избавить от трубки.

«Это временно», — повторяла я, ожидая доктора Маккола. Он вот-вот должен был зайти и вынуть трубку. Это временно

. Доктор пришел, посмотрел на мониторы, помедлил, дважды проверил какие-то свои записи и вздохнул: «Думаю, нужно подождать еще день-другой».

Я не могла сказать ему — ведь не способна была говорить, — что у меня нет сил для «другого дня». Не понимая, насколько я близка к тому, чтобы сдаться, он наградил меня ободряющей улыбкой и пошел дальше по своим врачебным делам.

Глубокой ночью я проснулась. Все тело, явно отгораживаясь от мира, словно свернулось внутрь. Неужели именно так и происходит — когда уходишь? И вдруг я услышала внутренний голос: «Ты сделала это в Аушвице. Сможешь сделать снова». У меня был выбор. Я могла отступить и сдаться. Или могла выбрать надежду. Меня охватило новое чувство. Я ощутила, как вокруг меня собираются три поколения — мои дети, внуки и правнуки, — чтобы придать мне сил. Я вспоминала. Вот Марианна — как она прыгала от счастья, когда навещала меня в больнице после рождения Одри, как выкрикивала: «У меня сестренка! У меня сестренка!» Вот Джон — трудности в его развитии научили меня: что бы ни случилось, мы не сдаемся. Вот внучка Линдси — ее сияющее лицо, когда она стала матерью. Вот прозвучал нежный голосок правнука Хейла, называющего меня «моя малютка Джи-Джи». Вот внук Дэвид — малышом, он всегда при виде меня, задрав рубашку, подставлял голый животик, чтобы я целовала его туда. Вот внук Джордан — подростком, в кругу друзей, он строил из себя крутого парня, а дома просил на ночь теплого молока с медом. Вот внучка Рейчел — этим утром она массировала мне ноги, а я тонула в ее прекрасных глазах. Я должна была жить, потому что не хотела переставать смотреть в эти глаза! Я принимала всех их как дар — дар жизни. Боль и слабость никуда не делись, но мое сердце, мои руки, мои ноги — они жили. Внутри меня все ликовало от тех возможностей и замыслов, которые еще ждали меня впереди, от осознания, что я еще не закончила помогать другим, что в этом мире осталось для меня еще много дел.

Наше время приходит тогда, когда приходит. Мы не можем выбирать, когда нам умирать. А я, собственно, больше и не хотела этим заниматься. Я хотела жить.

На следующий день пришел мой врач, и трубка была вынута. Одри помогла мне пройти по этажу больницы, таща все мои капельницы и аппараты. Медсестры, собравшись в коридоре, подбадривали нас, хлопали в ладоши, поражаясь, что видят меня не распластанной на кровати, а целеустремленно идущей вперед, несмотря на то, сколько оборудования пришлось волочить следом. Меньше чем через неделю я была дома. Вряд ли я могла знать, лежа на больничной койке, подключенная к аппаратам и капельницам, что через год на мой электронный адрес придет письмо от Опры Уинфри, в котором она писала, что прочитала мою книгу и хочет взять у меня интервью. Опра пригласила меня на свое воскресное дневное ток-шоу Super Soul. Не зря я тогда, в больнице, выбрала надежду.

Мы никогда не знаем, что нас ждет впереди. И надежда — не белая краска для маскировки наших страданий. Надежда — наша инвестиция в любопытство, в наше вечное «а что дальше?». Надежда — это осознание простого факта, что, если мы сдадимся сейчас, мы никогда не увидим своего будущего.