Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

«Пошел уже семьдесят первый год, а я все еще мысленно возвращаюсь к тем спискам», — говорил в том интервью Ференц.

На такой ноте и появляется надежда. Ференц мог бы, цепляясь за идеальную картину мира, постараться забыть мучительную правду или похоронить ее в ложном оптимизме — действительно, война закончилась, мир стал лучше, этого больше не повторится. А мог бы впасть в состояние полной безысходности и тогда говорил бы, что «человечество отвратительно и с этим уже ничего не поделаешь». Но Ференц надеялся. Он сделал все, что было в его силах, дабы утвердить верховенство закона и предотвратить подобные военные преступления в будущем. Он добился отдельного судебного процесса над офицерами айнзацгрупп, на котором выступал главным прокурором от армии США. Это стало первым судебным делом Ференца, и на тот момент ему было всего двадцать семь лет.

Он живет почти столетие и до сих пор утверждает, что самое главное — это мирная жизнь и социальная справедливость.

«Чтобы не пасть духом, нужно мужество, и никогда нельзя сдаваться», — говорит Ференц. Он по-прежнему любопытен ко всему, что происходит вокруг, ему интересны сегодняшние прогресс и изменения: «Все время происходит что-то новое — то, чего раньше никогда не случалось».

Я вспомнила эти слова, когда недавно выступала в Ранчо-Санта-Фе — районе на севере Сан-Диего, где раньше местное сообщество вело совершенно закрытый от других образ жизни и где не разрешали селиться евреям. Я была там на праздновании пятнадцатилетней годовщины приезда первого в Ранчо-Санта-Фе хасидского раввина.

Если мы решаем, что все бесполезно или невозможно, так оно и будет. Но если мы действуем, то кто знает, что из этого выйдет? Надежда — это увеличенная во много раз версия любопытства. Это готовность культивировать в себе все, что может разжечь огонь, и освещать его светом самые темные места.

Надежда — это особый акт воображения, причем наиболее смелый из всех мне известных.

Везде можно найти причины для отчаяния — его семена дают обильные всходы.

Я пережила Аушвиц, пережила коммунистов. Но когда приехала в страну свободных людей, в Америку, то обнаружила, что туалеты и питьевые фонтанчики существуют отдельно для белых и отдельно для черных, — по крайней мере, так было заведено на фабрике в Балтиморе, где я работала. Я бежала от ненависти и предрассудков, чтобы в итоге угодить в видоизмененный вариант таких же предрассудков и такой же ненависти.

Это случилось через несколько месяцев, как я начала работать над своей второй книгой. В последний день Песаха, еврейского праздника обретения свободы, вооруженный белый мужчина вошел в синагогу, стоящую недалеко от Сан-Диего — города, в котором я живу, — и открыл стрельбу по находившимся там людям. Была убита пожилая женщина. Когда его задержали, он сказал, что просто пытается «защитить свою страну от евреев». Несколько месяцев спустя в Эль-Пасо — городе, в котором я жила раньше, — другой белый расист открыл огонь в торговом центре Walmart, в результате чего погибли двадцать два человека. Эта массовая кровавая бойня произошла вследствие ненависти к небелым мигрантам. Неужели мои родители погибли, чтобы прошлое могло повториться?

Никогда не забуду, когда много лет назад, после того как я закончила читать лекцию в университете в Эль-Пасо, профессор спросил: «Кто из вас что-нибудь знает об Аушвице?» У меня в тот момент все сжалось внутри. В аудитории было не менее двухсот человек. Только пять студентов подняли руки.

Невежество — враг надежды.

Но оно же и катализатор надежды.

Один из присутствовавших во время стрельбы в синагоге оказал мне честь и встретился со мною. У юноши через несколько недель начинался первый учебный год в колледже. Он родился в Израиле; когда ему исполнилось девять лет, мать с отцом решили переехать жить в США. Родители не были очень религиозными людьми, но с недавних пор сын с отцом начали по субботам посещать синагогу. Юноша находил такой обычай полезным. Как он сказал, это дает возможность «подумать, перезагрузить и обновить мысли, осознать, что за неделю сделано правильно, а что неправильно». Утром того дня, когда в синагоге началась стрельба, он размышлял, какой колледж ему выбрать, взвешивал все варианты. Его отец остался в главном зале, чтобы послушать чтение Торы, а он сел в передней части синагоги, на свое любимое место для молитвы и размышлений. Он смотрел в окно, когда краем глаза увидел вошедшего человека, затем дуло ружья, летящие пули, упавшую на пол женщину. «Беги!» — приказал он себе. Он вскочил, но убийца заметил его и побежал следом, крича: «Давай, беги быстрее, ублюдок!» Юноша забежал в пустую комнату, нырнул под стол и прижался к стенке. Убийца подошел к двери. Мой юный друг затаил дыхание, боясь пошевелиться. Шаги удалились. Юноша все так же прижимался к стене, стараясь не дышать, — в таком положении его и нашел отец. Он уверял сына, что террорист выбежал из здания синагоги. Но парень будто застыл под столом.