«Дар особенный»

(Меня не побуждает любить тебя / рай, обещанный тобой; / меня не побуждает грозный ад / не совершать пред тобой прегрешенья. / Ты побуждаешь меня, Господь, побуждает меня то, / что я вижу тебя распятым на кресте и осмеиваемым; / побуждает меня то, что я вижу твое столь израненное тело; / побуждают меня надругательства над тобой и твоя смерть. / Ты столь сильно побуждаешь меня стремиться к твоей любви, / что, не будь рая, я любил бы тебя / и, не будь ада, я трепетал бы перед тобой. / Ты не должен ничего предлагать мне, чтобы я любил тебя, / ибо я любил бы тебя так, как люблю, / даже если бы не имел тех надежд, которые имею.)

              Любовью дух кипит к тебе, спаситель мой,              Не радостных небес желаньем увлеченный,              Не ада мрачного огнями устрашенный              И не за бездны благ, мне данные тобой!              В тебе люблю тебя; с любовию святой              Гляжу, как на кресте сын божий, утомленный,              Висит измученный, висит окровавленный,              Как тяжко умирал пред буйною толпой!              И жар таинственный мне в душу проникает;

              Без рая светлого пленил бы ты меня;              Ты б страхом был моим без вечного огня!              Подобную любовь какая цель рождает?              Душа в любви к тебе надежд святых полна;              Но так же и без них любила бы она!

Достаточно точный в современном смысле этого слова перевод (можно указать лишь на одну лишнюю строку: «И не за бездны благ, мне данные тобой») является одной из несомненных удач Козлова-переводчика. Это и неудивительно, так как, по верному замечанию А.В. Дружинина, писатели, «по своему миросозерцанию подходящие к Козлову, достойным образом оживают в его страницах»[119].

Достоинства перевода И.И. Козлова становятся особенно заметными при сопоставлении его с переводом, выполненным Ю.В. Доппельмайер, крайне поверхностным, неточным по существу и в деталях:

               Не ради вечного святого наслажденья,               Тебя, Спаситель мой, я горячо люблю;               Не муки адские смущают жизнь мою,

               Когда я сторонюсь от зла и прегрешенья.               Нет, я люблю тебя за это всепрощенье,               Что ты изрек врагам пред смертию Своей,               Люблю Тебя за крест, за язвы и мученья,               За кровь, которая струилась от гвоздей.               И если б не было ни ада и ни рая,               Любовь моя к Тебе, глубокая, святая,               Согретая Твоим божественным огнем,               Неслась бы к небесам сердечною мольбою               И я бы, как теперь, склонялась пред Тобою,

               Пред этим мировым голгофским алтарем[120].

По этому переводу невозможно составить никакого представления о таком сложном культурном феномене, как поэзия испанских мистиков XVI века, по-своему преломивших идею ренессансного индивидуализма.

Можно отметить также, что Т. де Ириарте впервые «заговорил по-русски» еще в 1788 году[121], что один из романов Л. де Гонгоры, наряду с некоторыми другими переводами из испанской поэзии, включен Бальмонтом в его комментарии к собственным переводам из Кальдерона[122] и что Фернандо де Эррера мог быть достойно представлен переводом сонета «На победу при Лепанто», выполненным П.А. Катениным:

              Стенящий Понт, громами оглушенный              И трепетный во мрачной глубине,              Вздымись главой, взгляни, как, разъяренный,              Пожара пыл льет зарево в волне;              Как в малый круг с Погаными стесненный              Народ Христов их губит на войне,

              И вражий строй, ударом сокрушенный,              Бежит в крови, и в дыме, и в огне.              Гласи позор гордыни Мусульманской,              Победы блеск, чудесные дела,              Спасенье царств и веры Христианской.              И вся та честь, и слава, и хвала              Твоя, Птенец Австрийского орла,               И ваша с ним, Сыны земли Испанской[123].

3

Ну а теперь о том, что в антологию вошло.