Дар ушкуйнику (СИ)

– Ну, совсем у тебя гордости нет. Бегаешь за ним, что дурная собачонка, – ехидно произнесла она.

– Почему ты не наказала Ведана за князя?! – сразу кинула Дарья, отсекая ненужные разговоры. – Ведь он же бросил его, сбежал, это же видно как Божий день.

Насмешка сползла с губ старухи, морщины словно провалились глубже, делая лицо совсем дряхлым. Евпраксия попыталась подняться, опираясь на посох:

– Ну чего столбом встала, помоги, – рявкнула она на падчерицу.

Дарена послушно подставила локоть, позволяя уцепиться костлявым пальцам.

– Ты ведь все знаешь про него и Евфимию, так? – не поддалась жалости Дарена, пытаясь вытащить правду.

– Плохо, что ты знаешь, – нахмурилась старуха.

– Да уж не сильно и таятся.

– Я поговорю с ней, – устало проворчала Евпраксия, отталкиваясь от падчерицы и делая самостоятельный шаг. – Ведан не мог бросить Ростислава, его на ловах вообще не было. Сама понимаешь, где он был. Невестка рыдала вот здесь, в ножки кидалась, чтоб не трогали полюбовника, и все мне выдала. И я обещала молчать. И ты будешь молчать, поняла?! – грозно сверкнула Евпраксия очами.

– Но почему? Она ж прелюбодейка! Нешто можно вот так все оставить?!

Что вообще происходит, куда мир катится? И Божьего гнева не боятся.

– Все дети Евфимии на нее похожи, от Ростислава там почти ничего нет.

– Не правда, Павлуша на него похож.

– Похож, но не так, как ты на отца, что никто и не усомнится, что наша порода. Не хочу, чтоб всех моих унуков байстрюками считали. Ярослав должен сидеть князем, Михалко законным княжичем, а их мать – честной вдовицей.

– Да ежели я ведаю, так думаешь об том другие не знают?! – возмутилась Дарья, не понимая мачеху.

– Догадываются и знают – то разное, – отмахнулась Евпраксия.

– Но ведь тот Ведан – упырь, он ко мне приставал! – не выдержала и выдала тайное Дарья.

– Так попроси ушкуйника своего, он ему шею мизинцем свернет, – усмехнулась Евпраксия.

– Он не мой, – насупилась Дарья. – Но ты даже ее не осуждаешь! – вылетел из груди крик.

– Молода ты еще, – кутаясь в шубу, скрипуче проговорила Евпраксия. – Думаешь, легко при муже, который тебя не любит да едва терпит, жить? Думаешь, она не понимала умишком своим скудным ничего? А то и понимать не нужно, и так почуешь.

– Но и Ведан ее не любит.

– Речи, которые слышать хочется, в уши бормочет, и того довольно.

– Я не дам ему Михалке дядькой быть! – с угрозой в голосе произнесла Дарья как можно тверже.

– Я ей об том уж наказала. Чуть от власти свалившейся не одурела, нос начала драть, но все ж со мной пришлось согласиться, сказывала, что найдет другого.

Повисла тишина. Больше говорить было не о чем. Потрясенная от услышанного Дарья вышла из покоев светлейшей мачехи. «Как она может так спокойно к этому относиться?! Как так можно?!» – продолжало стучать в висках.

Тенью Дарена прошла мимо караульных, вдоль расписанной яркими цветами стены. В детстве ей нравилось сесть здесь тихонечко в уголке и подолгу любоваться сплетением стеблей и изгибами листьев. Она даже подходила тайком и пыталась понюхать пышные бутоны. Как чудно – за окошком зима, а здесь буйствует лето! Но сегодня цветы казались какими-то ядовитыми, злыми и в каждом лепестке читалась насмешка над незадачливой обличительницей. Ускоряя шаг, Дарья поспешила покинуть мачехины покои.

За углом, облокотившись о столб подпорки, стоял Микула, терпеливо ее поджидая. «Ах да, ему же надо везде первым быть, не успел поострее ответить», – снова закипело раздражение. Дарья остановилась в двух шагах, вопросительно уставившись на ватамана. «Ну давай, начинай говорить», – выражал ее насупленный взгляд.

– Уже напели тебе, чего и не было, – вдруг виновато произнес он, смущенно кашлянув, видно было, что оправдываться ему приходилось не часто. – Я то еще в церкви приметил, ни разу на меня не оборотилась.

– Никто мне ничего не пел, – надменно произнесла Дарья, вздергивая нос.

А почему она должна была на него в церкви-то оборачиваться, с какой стати? На чужого-то жениха!

– Да она сама меня поцеловала, я того не желал, – шепотом произнес Микула, чуть придвигаясь. – И не видел-то никто, откуда ты узнать-то успела?

– Ты себя, чай, мелким Терентием считаешь?! – возмутилась вранью Дарена. – Как она, – тут Дарья провела в воздухе ладонью, показывая малый рост Соломонии, – могла тебя, колокольню эдакую, поцеловать?

Обида просто выжигала, а ведь наказывала себе не обращать на коварного ватамана внимания.

– Ну, так вышло, наклонился… да не было ничего, пустое все. Чего ж ты обиделась? – попытался он приобнять ее.

– Я, значит, твоя ладушка? – холодно улыбнулась Дарена, укладывая ему руки на плечи.

– Т-ты, – споткнулся в слове ватаман.

Оба понимали, что слишком близко стоят друг к другу.

– Так пойди сейчас к мачехе, да скажи, что ты передумал на Соломонии жениться и байстрючку в жены берешь, – приподняла коромыслице-бровь Дарена.

Микула молча ее разглядывал, ничего не отвечая, от его цепкого взгляда становилось неуютно. «Молчит! Сказать-то нечего!» Дарья отдернула руки от мужских плеч, словно те стали раскаленными углями, и быстро пошла прочь.