Дар ушкуйнику (СИ)

– Я за тебя приданое большое дам, – встрепенулась Дарена, кидаясь к ларцу с самоцветами. – Все бери, мне уж не нужно, – сунула она в руки Устиньи ларец. – Да он таких богатств и не видывал никогда. А еще шубу соболью, аки боярыня будешь.

– Я не возьму, – испугалась Устинья, отпихивая ларец.

– Да отчего же, Устя? Да это ж всего лишь камни, чего ж за ними трястись? А ты мне как… сестра, да ближе и нет. Да мне только в радость. Нешто ты меня порадовать не хочешь?

– Спаси Бог тебя, хозяйка, – принялась целовать Дарене руки Устинья. – Его я больше не хочу, – сухими губами проговорила она. – Как собаку бродячую прогнал. А я пешком по льду в Гроховец пошла.

– Одна? – испугалась Дарья, прижимая Устю к себе.

– Их денщик меня подвез, в шапке такой смешной. Так пред ним стыдно было. Удавиться хочется, – мрачно произнесла она.

– Не вздумай! – грозно прикрикнула на нее Устинья.

– Опозорена я, все пальцем станут показывать, – слезы снова покатились по румяным девичьим щекам.

– Эх, Устя, оглянись, что вокруг делается, нешто кому сейчас до тебя дело есть? Ты ж не брюхата?

– Н-нет, не знаю, нет, наверное.

– Вот и славно, – по-матерински улыбнулась ей Дарена. – Спать пойдем.

Играя сильную и «мудрую» княжну пред Устиньей, Дарья держалась из последних сил. Только забравшись под одеяло, она выплакалась в сласть, соревнуясь с Устей по силе отчаянья. Надо было выплакаться, выдавить горе из себя и почувствовать хоть недолгое облегчение. Жалко было Устю, себя, Евпраксию, Дедяту с Боженом, Матрену, одуревших от страха горожан, Павлушу с Михалкой, и даже Евфимию с Солошкой, на правах бедных родственниц, въезжающих в богатый Владимир. Не сладко в приживалках жить, это Дарена знала по себе.

«Всех пожалела, а меня? Меня тебе не жаль?» – послышался в ночи такой знакомый голос. «И тебя жаль. Нас жаль, да что ж поделать?» Надо постараться уснуть, завтра новый день, новые заботы… и он уедет. Уедет, и она никогда его не увидит, да она скоро никого уж не сможет увидеть… Сон закрыл Дарену от щемящей тоски спасительной пеленой забытья.

Глава XXVII. Кони и люди

Утром Дарена проснулась от дурманящего запаха пирогов, тихо одевшись, она на цыпочках прокралась в людскую. Устинья, как ни в чем не бывало, порхала от печки к столу, смазывала маслом бока у румяной сдобы и мурлыкала незатейливую песенку, слегка притопывая ногами. И так же, как прежде, бодро летала по горнице тонкая косица с алой лентой. Словно и не было ночных рыданий и горечи разочарования. Вот это сила духа, есть чему поучиться.

– А я вот пироги затеяла, – подарила Устя хозяйке широкую улыбку.

– С собой заберу, я теперь в княжьей трапезной ем.

– Я сейчас в плетенку переложу.

– Хлопочи, мне еще в гридницу надобно сходить.

«Надо бы и себя заботами занять». Дарья кликнула ключника Горяя, и отправилась поглядеть, сколько в подклетях хранится брони и оружия. Толстый неповоротливый ключник со скрипом повернул такой же толстобокий замок, но отворить не успел, в гридницу влетел гридень Фрол. Молодой воин часто затараторил, выкладывая вести:

– Светлая княжна, Чурята-коробейник ватагу собрал, погромы чинят. Ладно бы по пустым дворам шарили, так и к тем, кто не съехал ломятся. Уж на посаде бьются.

– Этого еще не хватало, – всполошилась Дарья. – А, что ж Божен?

– А посадника Божена никто не слушает, он у Матрены Михайловны, тетки твоей, на дворе засел, да с ее ратными оборону держат.

– Так что ж они ко мне не пришли, как сговаривались?! А Пахом Рыжка, воевода?

– Сбежал, собака, – в сердцах махнул скомканной в руках шапкой Фрол.

«Да что же делать?!»

– А Дедята?

– Дедята из тех, кто на торг явился, на стены людей расставляет. Но броня худая, стоять не с чем.

– Послать попов к буянам надобно, чтоб образумили, как отец Патрикей вчера, – Дарья судорожно соображала, как лучше поступить, и подсказать-то некому. – И за Дедятой послать, да пусть поможет Божена с теткой сюда переправить.

– Он сказал, что силы на их охрану тратить не станет, пусть сами выкручиваются, чай, не дети малые. А как ушкуйники съедут, тебя охранять придет.

И Дедята с норовом. Да как их всех утихомирить, да в одной упряжке тянуть заставить?

– Ну, чего истуканом стоишь, отворяй уже, глянем, сколько чего, – прикрикнула Дарена на ключника, срывая на нем раздражение.

Горяй дернул массивную дверь за кольцо.

– Ну и ну, – пробасил он, отступая.

– Чего там? – обходя Горяя, попытался ближе протиснуться и Фрол.

– Вот, – двойным подбородком указал ключник.

Дарья тоже заглянула в открытую дверь. Подклеть была пуста, ни ржавого шелома, ни гнутого меча, ни даже единого колечка от брони, ничего.

– Как же? – чуть не плача простонала Дарена. – Куда ж ты смотрел?

– Так как князь Ростислав сгинул, сюда никто и не хаживал, без надобности было.

– Куда же оно делось? Ведь я же помню, здесь столько всего лежало! – Дарья задыхалась от безысходности, все, казалось, против нее.

– А я видела, видела, – как из ниоткуда, у плеча появилась нянька Вторица. – Княгиня Евфимия все на возы велела погрузить, великому князю Юрию отдарок за приют. И приданое твое вывезли.