Дар ушкуйнику (СИ)

Матрена еще что-то с жаром говорила про злую неблагодарную княжескую семью, из-за которой не стоит себя губить, про себя, недостойную такой жертвы, оплакивала умерших младенцами деток и рано ушедшего мужа, сестру и еще бормотала что-то бессвязное, уже скорее себе самой, а не племяннице. Где-то впереди мелькала ссутуленная спина Дедяты, он, как и Патрикей корил себя за разлад и необдуманные слова, запихнув гордость подальше, ходил говорить с Микулой, вместе с Беренеей упрашивали крестницу, все напрасно – ватаман уходил, княжья дочь оставалась… оставалась помирать со своим народом, как велела родовая честь. В отличии от кметя, у нее не было долга пред отчиной, выйдя за мужа, Дарья с чистой совестью могла бы уехать, куда велел супружник, но… ох, уж это «но»!

Дарья, словно покрытый острыми иголочками инея цветок, зябко съеживалась, продолжая неотрывно смотреть на снежный саван. Будущего нет, его сожрала ненасытная метель. Она заметет следы за копытами коня любимого. «А почему любимого? Не люб он мне больше, не люб! Трусливый пес, поджав хвост, сбегающий. Нешто можно такого любить? Муж должен живот свой за старых и малых положить, а он себя спасает, дружину свою… А ведь он мне говорил, что за серебро лишь руки кровью обагряет, а я не верила. Любовь разум застила, а он таков и есть, правду рек. Выжечь, выжечь каленым железом эту дурную любовь! А еще, пусть останется живым, женится, обрастет хозяйством, посадит на коня сына. Благослови его Бог». Накрутить себя и возненавидеть Микулу не получалось.

На окоеме показались маковки гороховецких церквей. Дарена внутренне сжалась, представляя встречу с княгинями. «Все перетерплю, все смогу».

Град встретил их неясным гулом. На пристани было пустынно, только воины-охранники бродили у сколоченных в дорогу саней ушкуйников. Из распахнутых настежь ворот выезжали груженые волокуши, нарочитый люд побогаче разбегался кто-куда. Поезд княжьей дочки беглецы объезжали широкой дугой, лишь удивленно округляя глаза и тут же стыдливо отворачиваясь. Улицы посада опустели, некоторые калитки валялись, снятыми с петель, на снегу яркими пятнами было разбросано тряпье, словно враг уже прошел по граду, опустошая подворья. Шум шел от торга, надрывно звонили колокола, оглашая знак беды.

– Обойдем стороной, – повернувшись, предложил Дедята.

– Нет, надобно узнать, что там, – чуть поднялась из саней Дарья.

– Лишь бы под руку не попасть, – забеспокоилась Матрена. – Эй, за Жирославом ко мне пошлите, пусть людей к торгу приведет, – крикнула она своим гридям.

Из подворотни вылетела стайка вездесущей ребятни.

– Остапка! – окликнул знакомого мальца Дедята. – Чего там шумят?

– Посадника повесить хотят, – буднично сообщил мальчишка.

– Как посадника, за что?! – вскрикнула Дарья, хватаясь за сердце.

– Что княжью семью из града выпустил, – шмыгнул мальчонка носом.

– Куда выпустил?

– К Владимиру подались, спасаться, а нас бросили.

– К Владимиру? – переспросил Дедята. – И князь Ярослав…

– Быстрее, быстрее туда, Божена спасать! – перебила его Дарья. – Быстрей!

Кони рванули в галоп.

– Куда, куда тебе? – зашумела на племянницу тетка. – И тебе достанется, толпой бесы водят, опасно, нельзя туда! Поворачивай на Серебряные ворота, – властно приказала Матрена вознице, тот крутнул сани, но Дарья, когда кони чуть замедлились, отчаянно выпрыгнула на повороте и побежала по проулку к торгу.

– Куда, куда, бедовая?!! За ней! – неслось в спину.

Дедята доскакал первым, подал крестнице руку, подхватывая в седло.

– К торгу, к торгу скорей! – взмолилась она.

– Едем, не тревожься, – пришпорил коня кметь.

Торг был полон народу, на пороге церкви ощетинившись мечами стояла дружина Божена. Он сам, взлохмаченный, без головного убора, в кожухе с оторванным рукавом, стоял на верхней ступени, что-то выкрикивая. Но на все его выпады раздавался мощный гул негодования, и толпа снова начинала напирать.

– Иуда, предатель! Где твои тридцать серебряников?!

– Да я сам не ведал! – долетел до ушей стон посадника. – Откуда мне было знать?!

И новая волна возмущения. Передние мужики уже принялись топорами отклонять выставленные мечи кметей. Воздух накалялся. Дарье показалось, что она видит плывущую над головами ярость, смешанную с диким страхом и отчаяньем. Под гранитным низким небом все мнилось особенно мрачным и безнадежным.

Дедята с гиком въехал в толпу, хлеща плетью особо нерасторопных:

– Дорогу, дорогу!

С боков уже отсекали княжью дочь от разгоряченного народа гриди Фрол и Якун.

– Дорогу!

– Глебовна! Глебовна здесь! – зашумели десятки голосов.

Люд расступился, Дарья, спрыгнув с коня, подбежала и встала рядом с Боженом.

– Да что же вы делаете? Да как же так?! – взмолилась она.

– Сироту бросили, ироды! Сами выехали, а нашу княжну бросили! – зашумел краснолицый здоровяк с дубиной наперевес. – К детинцу, грабь их добро! Круши!

Ответом полетел одобрительный гул, и толпа, отхлынув от церкви, повалила к внутренней крепости. Торг быстро пустел. Божен оторванным рукавом стер пот с широкого лба.

– Что здесь стряслось? – растерянно проводила мужские спины Дарья.