Дарвин

Едва Уильям уехал, отец затосковал, решил, что другие мальчики будут учиться ближе к дому. На второй день пришло письмо. Ответ: «Мой дорогой старина Вилли… твое письмо такое хорошее и рассказало нам все, что мы жаждали услышать: тебе, наверное, было тяжело писать его. Мы рады, что тебе удобно и ты доволен; ты вступил на долгий путь. Какую огромную, ужасную гонку тебе пришлось пройти…» (Имелись в виду вступительные экзамены.) Отец расспрашивал: с какими мальчиками Вилли общается, что читает, каков его наставник, что он делал до завтрака, и после завтрака, и перед обедом? «А у нас ничего особенного; один день походит на другой: я утром гуляю и все время думаю о тебе, Джорджи рисует конных гвардейцев, Ленни все такой же толстяк». Фоксу: «У нас пять мальчиков, а мой отец говорил, что один мальчик доставляет больше хлопот, чем три девочки, так что можно сказать, в пересчете выходит 17 детей. Мне тошно всякий раз, когда думаю об их будущих профессиях; все кажется безнадежным… Боюсь, что моя ужасная болезнь наследственна. Даже смерть для них была бы лучше… Как счастливы были когда-то мы с тобой, посиживая в кофейне и мечтая стать военными… и не было никаких мыслей о детях и болезнях…»

Он ездил к сыну раз в месяц, возвращался расстроенным (сам Уильям, по воспоминаниям Фрэнсиса, был школой доволен). Заехал к сестрам в Шрусбери — по делу: Сюзанна и Кэтрин организовали общественный протест против нарушения «закона о трубочистах», воспрещавшего труд детей до шестнадцати лет. На практике в трубы лазили и шестилетние, нередко сгорали заживо. Составили петицию в палату лордов, Сюзанна завербовала влиятельного депутата Шефтсбери, но лишь через 13 лет кампания завершилась победой. Остальное время Дарвин сидел дома, описывая плавучую мелюзгу. Основные корреспонденты того периода (не считая друзей): палеонтолог Олбани Хэнкок, популяризатор науки Чарлз Бейт, американский зоолог и геолог Джеймс Дана. И с ними, и с друзьями он обсуждал не только усоногих. В апреле 1852 года отправил Гукеру письмо с вопросами о гималайских растениях: какие виды, да сколько их, да где живут, да есть ли такие, что в одной области выглядят так, а в соседней похоже, но не так? А такие, что в одной области одинаковые, а в соседней — разные? А какие разнообразнее — те, что широко распространены, или редкие? (Гукер обещал написать об этом книгу.) Завел новые записные книжки — «Прочитанное» и «Непрочитанное». Руки чесались, так хотелось взяться за главную работу. Но с усоногими еще масса возни. «Я ненавижу проклятых моллюсков, как никто никогда ничего не ненавидел, даже моряк на дрейфующем парусном судне так не ненавидит штиль».

Опять жаловался Фоксу: не знает, что делать с сыновьями; порядки в школах уже не такие зверские, но сама система «омерзительна», бесчеловечно забирать из семьи малышей, но еще хуже, если они попадут во взрослую жизнь, не пройдя суровой школы в детстве. Семилетний Джордж начал, как раньше Уильям, трижды в неделю ездить верхом (на своем пони) на уроки математики и латыни к учителю, но другому — Джорджу Риду, викарию в соседнем приходе Хейс: добряк, угощал пирожными, учебой не утруждал. Джордж, кажется, не очень-то хотел учиться. Однажды сказал отцу: «Ненавижу читать, зато люблю деньги». Это единственный сын Дарвина, из которого вырос такой же крупный ученый, как его отец…

Джордж был восторженным, активным, общительным; обожал путешествия, больше других пошел в отца, так же ребячески любил награды, был такой же «сумасшедшей матерью» своим детям. Но в семь лет это был просто бойкий мальчишка. Фрэнсису четыре: тихий, нежный, любил музыку и рисование. Двухлетний Леонард, толстячок и флегма, пока любил только есть. Младенец Хорас — тоже. И все здоровы. С девочками было хуже. Генриетта (девять лет) начала хворать непонятно чем, то сердце болит, то желудок, то простуда. С Бесси (пять лет) еще хуже. Эмма записывала: дочь раздражается, когда ее прерывают, потом не может продолжить фразу, странно гримасничает, вечно сидит одна. Она так и выросла странной. Полная, застенчивая, неуклюжая, с трудом одевалась, все теряла, расстраивалась из-за пустяков, боялась общества, любила животных, ухаживала за соседскими старушками. Гвен Равера о тетке: «Она была слаба в практических делах и не могла управлять собственной жизнью без небольшой помощи и руководства». «Дурочкой» ее, однако, не считали: читала на двух иностранных языках, обладала сдержанным юмором, занималась с племянниками, дети над ней не смеялись.