Мы вышли на Лангештрассе, прошли два квартала и остановились перед пивной с кокетливым названием «Цветущая фиалка».
— Вот и клуб, — подмигнул мне Хорст. — Но подожди минуту. — Он достал из внутреннего кармана своей брезентовой куртки небольшой конверт и протянул мне, — Получай. Ты будешь жить у Шталя, как договорились. Но Руди не слишком богат. Вот твоя зарплата за апрель. Теперь идем.
Пивная как пивная. Под низким сводчатым потолком дымно, накурено. Много народа. Глухо постукивают тяжелые кружки. Шипит желтая пенистая струя. Над стойкой на почерневших от времени полках старинные глиняные и фарфоровые кружки с крышками и без оных. Со стены ветвятся непременные оленьи рога. Папаша Браун, — наверное это он, с нежданно смоляной, будто приклеенной, бородкой, — ловко наполняет кружки, гремит медяками, перебрасывается шутками с посетителями. На нас — ноль внимания. Нечего сказать, хорошенький клубик!
— А где же Руди?
— Идем, идем…
Мы проходим через всю комнату, попадаем в другую, полутемную, где громоздятся здоровущие бочки и в нос еще сильнее бьет хмелем и кислотой, Хорст толкает узкую дверь, и… я попадаю на сбор пионерского отряда. Вот уж чего не ожидал! Всё как полагается. Человек пятнадцать ребят в красных галстуках окружили невысокого стройного юношу, тоже в небрежно повязанном красном платке. Но лишь только скрипнула дверь, карие, голубые, серые и черные глаза с любопытством и ожиданием впиваются в меня и Хорста. И тут я не выдерживаю. Рука сама взлетает над головой, и я бодро гаркаю:
— Seid bereit![30]
— Allzeit bereit![31]
— вскакивая со скамеек, довольно дружно кричат в ответ пионеры.Ну что за дубина… Увидел своих любимых пионерчиков в забыл о конспирации.
Хорст прямо давится от хохота:
— Грета знала, с кем тебя свести!
Подходит вожатый. Тонкое подвижное лицо. Добрая улыбка. Зеленовато-карие глаза весело поблескивают.
— Здравствуй, Даниэль. Я Руди «Киндербюро».
Мы стискиваем друг другу руки. Ого! У Руди железное пожатие.
— Ты тут посиди немного. Я проведу сбор группы и буду в полном твоем распоряжении.
— Ну а я вам больше не нужен, — вмешивается Хорст. — Вы отлично договоритесь.
— А как ты думаешь! Так устраивайся, Даниэль, и не скучай… Или, может, хочешь пойти туда и пропустить кружечку пива?
— Нет, я лучше посижу здесь.
И всё же это — клуб. Квадратная светлая комната. На стенах вместо полок с расписными пузатыми кружками три портрета: Ленина, Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Рамки портретов старательно украшены красным шелком. Столы сдвинуты к стенам, так что в центре комнаты свободная площадка.
— Так что же всё-таки у вас произошло? — спрашивает Руди. — Говори ты, Эрвин.
— Это становится просто невыносимым, Руди, — говорит аккуратный черноволосый мальчуган. — Бегемот вчера так обработал руки Михелю-коротышке, что они распухли и он даже пальцами не может шевелить. Бегемоту, понимаешь, взбрело в голову, будто Михель плевал на сапог Руперту.
— А, быть может, он действительно плевал? — задумчиво осведомляется Руди.
— Чепуха какая! Просто у коротышки болел зуб, и ты же знаешь нашего Бегемота. Он орудует железной линейкой.
— Эрвину тоже досталось. По голове! — вмешивается остроносый мальчишка в таких же, как у Греты Вильде, очках.
— А тебе за что?
Эрвин пренебрежительно махнул рукой:
— Совсем не больно! Он хотел стукнуть меня по макушке, но линейка скользнула, и удар пришелся по плечу. Только и всего.
— Господин Ридель тоже дерется. Он выкручивает уши, а потом еще ябедничает Бегемоту. Так что получается двойная трепка.
— Ну и что вы предлагаете?
— Мы ничего не можем предложить, Руди, — разводит руками Эрвин. — Но только, понимаешь, только мы не хотим больше терпеть.
— Но вы же спартаковцы! Ищите выход.
Девочка постарше, с явным ужасом слушавшая рассказ Эрвина (в их гимназии учителя, наверное, только шипят и ставят черную отметку за поведение), вносит предложение:
— Если бы ты, Руди, пошел в их школу и сам поговорил с учителем!
— Ох какая ты смешная! — восклицает Эрвин. — Та́к они и послушаются Руди. Держи карман!
— Выкрасть и куда-нибудь забросить линейку Бегемота! — вдохновенно предлагает кто-то из ребят.
— Он возьмет другую, потяжелее… Что мы выиграем?
— Тогда надо обратиться в совет родителей. Пусть Руди выступит и расскажет им всё как есть.
Эрвин чешет затылок:
— Мой папа поклялся сделать из меня человека! И ремень у него — ого какой! Как бы не было хуже!
— И это всё, что вы можете придумать? — недовольно спрашивает Руди.
— Ну скажи сам! Ведь ты уже что-то придумал!
— Постойте. Ка́к поступают рабочие, если на их предприятии хозяин и его администраторы начинают наступать на ноги?
— Забастовка! Забастовка! — завопили ребята.
— Правильно, Руди!
— Мы тоже объявим забастовку.
— Сговоримся и не пойдем в школу…
— Внимание! — строго прикрикнул Руди. — Давайте говорить серьезно: вы не пойдете в школу, ну день, два… А дальше? Чего вы этим добьетесь?
И опять унылое молчание. Ребята переглядывались, пожимали плечами.
— Забастовка — всегда крайняя мера. К ней надо хорошенько подготовиться.
Все смотрят на Руди, как на волшебника.