Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

А Маргарет приводила всё новые и новые доказательства. Она, видите ли, солдат, а для солдата самое позорное — дезертирство. Я почему-то вспомнил: «Укомол закрыт, все ушли на фронт». Так было во время гражданской войны. Но ведь гражданская война давным-давно кончилась. У нас. А на родине Маргарет?

Еще один свистящий порыв ветра. Ах, черт, черт!.. Кленовый листик сорвался с ветки и острокрылой черной бабочкой спланировал на землю. Теперь я знал, что Маргарет завтра уедет. Уедет… Ну а ты бы не уехал? Вот ты собираешься в Германию. Отказался бы ты от поездки потому, что Маджи не хочет расставаться с тобой?

— Ладно, Маджи, — сказал я. — Прости меня. Я всё понимаю.

Мы долго гуляли по бульвару. До последнего трамвая, на котором она должна была ехать в свое общежитие. Она даже не разрешила проводить ее.

Озябшие и измученные, стояли мы на трамвайной остановке. Последний раз сухие холодные губы Маджи коснулись моих.

— Давай встретимся теперь в Глазго. В красном Глазго, — сказала Маргарет. На секунду задумалась, тряхнула бронзовыми кольцами волос, выбившимися из-под берета, и повторила еще раз: — В красном Глазго.

Я с трудом выкарабкался из навалившейся на меня пустоты и кивнул головой:

— Да, да… В Глазго. Конечно, в Глазго.

— И это будет совсем скоро! — убежденно воскликнула Маргарет.

На мгновенье мне померещился огромный незнакомый город и красное знамя, реющее над ним.

— Я буду ждать. Долго. Всегда. My darling…

Она уже стояла на задней площадке прицепного вагона.

Я поднял руку — чужую, одеревеневшую, но у меня уже не хватило сил помахать ею. Так и стоял с поднятой рукой на остановке трамвая.

А трамвай увозил от меня Маргарет.

«ДАН ПРИКАЗ — ЕМУ НА ЗАПАД…»

— Но всё-таки — з а ч е м  я еду в Германию?

— Тебе всё еще не ясно, дорогой?

Амо никак не мог попасть в рукав теплой куртки, которую надевал на ходу, когда мы уже спускались по лестнице. И лишь когда куртка была застегнута, а кепка насунута на уши (сегодня ударил знатный мороз, и, когда распахивалась входная дверь, в холл врывалось его голубоватое сверкающее дыхание и дежурный притопывал валенками, вправленными в калоши-лодки, и просил плотнее затворять за собой дверь), Вартанян, не дождавшись моего ответа, сказал:

— Проведешь всегерманские курсы пионерлейтеров. Поможешь в организации лагеря. Постараешься убедить берлинских товарищей, что юные спартаковцы — детская организация и нет поэтому необходимости, слепо копировать формы и методы работы партийных ячеек. Большие перед тобой задачи поставлены.

— Это-то мне ясно. Мы с Зориным и Эрнстом давно обо всем договорились.

— А что же тебе неясно, дорогой?

— Интересуюсь, какое главное поручение вы мне дадите.

Амо прочеркнул по мне, с головы до ног, антрацитовым блеском своих глаз и затем изумленно приподнял густые лохматые брови:

— Неужели тебе мало, дорогой? Едешь в Германию как инструктор ИК КИМа. Участок работы, прямо скажу, необъятный — воспитание детей в коммунистическом духе. Только поспевай поворачиваться.

Снег скрипел под ногами.

Вартанян шел очень быстро. Воротник поднят, руки в карманах. Сразу видно, что он не на «ты» с московскими морозами. А мне с досады сразу жарко стало: выходит, обкрутили меня вокруг пальца как миленького и никакого особого поручения, на что я твердо рассчитывал, работая в западноевропейском отделе, давать не собираются.

Я поймал Вартаняна за рукав куртки:

— Постой-ка… Как же так? Хитаров сказал: будешь теперь у Вартаняна работать. Я и думал… Надеялся… Вот, думаю, готовят… Ну, в общем, ты понимаешь!

— Мы тебя и готовили. Полагаю, неплохо готовили. Только пойдем, пожалуйста. Я же южный человек, Митя. Мороз за нос хватает и отпустить не хочет.

Вновь заскрипел забетонированный морозом ослепительный снег. Мы шагали по Тверской. Амо впереди, я чуть сзади.

Опять, значит, пионеры, пионеры и только пионеры. Значит, проверили и решили: ни на что другое Муромцев не способен. Посадили в агитпроп — не оправдал. Перевели в западноевропейский — тоже звезд с неба не хватал. Кого же винить? Лейбрандта? Хитарова? Может, Вартаняна? Нет уж, дорогой товарищ, пеняй на себя. Не вырос за эти месяцы. Не стал в ряд с товарищами, хотя, конечно, изо всех сил старался… Имей мужество и признайся — не получилось у тебя.

Я смотрел на идущего впереди Вартаняна. Широкоплечий крепыш. Амо… На самом-то деле его зовут Амаяк, но имя это как-то не подходит к облику Вартаняна. Весельчак. Заядлый бильярдист. Черненький, стремительный, мускулистый. Ну прямо мячик из литой резины. А вот уже был на подпольной революционной работе и в Германии, и в Чехословакии, и, кажется, даже в одной из стран Латинской Америки. И уж, наверное, не пионерскими делами там занимался! А недавно, вместе с товарищем Шмералем, ездил во внешнюю Монголию и давал там решительный бой правым оппортунистам, пытавшимся захватить руководство в Народно-революционной партии и в Союзе молодежи.

Вот он какой. Амаяк Вартанян!