Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Противником сухонького подвижного человека в жилетке и с засученными по локоть рукавами оказался, к моему величайшему удивлению, здоровила-полицейский с обширнейшим задом, туго обтянутым синей диагональю бриджей. Собственно, я видел только один его зад. Согнувшись в три погибели и широко расставив ноги, он нацеливался деревянной бомбой в стройную шеренгу кеглей и самозабвенно сипел:

— Вот я их сейчас… прямо в брюхо…

Шар пронесся по лотку, и — бах… бах… бах… — кегли рухнули как подрубленные.

«Браво, Ганс, браво!», «Ты колоссальный истребитель кеглей!», «А ну, Вернер, ставь Гансу очередную кружку!» — загалдели кругом.

Человек в жилетке сокрушенно шлепнул себя по ляжкам:

— Сегодня ему везет, как идиоту… Еще одну, хозяин!

Полицейский наконец выпрямился и победоносно огляделся:

— Ваш хваленый Вернер — чемпион мазил!

Ему подали кружку пива, и он опрокинул ее в красную усатую пасть.

— Еще одну, — предложил Вернер. — Теперь-то я отыграюсь!

— Давай, я только начал входить во вкус.

— Сколько пива поместится в твоем брюхе, Ганс? — спросил кто-то.

Шупо ткнул кулаком в свой безграничный живот:

— Это бездонная бочка… Ведь стоит только открыть кран…

Кругом заржали:

— Ты пропал, Вернер… Он пропустит через себя все запасы пива.

Вернер подбросил на ладони тяжелый шар.

— По две кружки партия, — предложил он отчаянным голосом.

На табурете аккуратно сложены мундир, пистолет в кобуре и резиновая дубинка.

— По две, так по две, — согласился он, и Вернер пошел ставить кегли.

Я вышел из кегельбана со смутным ощущением какой-то неправды. Рабочий и полицейский, играющие в кегли, чем-то напоминали мне кошку и сосущих ее белых крысят, которых я видел в Московском зоопарке.

Полицейские разгоняли демонстрации, арестовывали рабочих, нещадно избивали их… А тут вдруг катают вместе шары и пробавляются пивом. И зрители, тоже рабочие, в полнейшем упоении, хотя их товарищ проигрывает полицейскому. И это не где-нибудь, а в Веддинге — красной крепости Берлина!

За день я порядком оттоптал ноги, да и хотелось уже ость. Поэтому я зашел в первую попавшуюся пивную и попросил сардельку с капустой и кружку пильзенского.

Темноватый зал с низким потолком, стойка, за которой ловко орудовал тяжелыми пивными кружками грузный, потный старик, развесистые оленьи рога на стене, используемые вместо вешалки, крепкий пивной дух, тяжелая завеса табачного дыма…

За большими узкими столами, вплотную друг к другу, сидели люди в синих мятых картузах и кепках, в рабочей одежде, пахнущей железом и машинным маслом.

В мутном свете двух лампочек, окруженных сиреневым нимбом табачного дыма, лица сидящих казались нездорово-серыми, расплывчатыми, до крайности утомленными.

За одним из столов четверо играли в карты.

Из глубины зальца доносился треск домино и возбужденные выкрики игроков.

Человек, сидевший напротив, читал «Роте Фане»[25]. Я не видел его лица, — оно было закрыто развернутой газетой, видел только кисти рук, темные, тяжелые, с плоскими деформированными пальцами. Время от времени, ни к кому, собственно, не обращаясь, он комментировал прочитанное: «А ведь прямо в глаз Мюллеру!..»; «Ловко чешет проклятых соглашателей!..»; «Мы дохнем с голоду, а они строят броненосец…»

Никто из сидящих рядом не обращал внимания на чтеца. Каждый говорил о чем-то своем: об умирающей от чахотки жене; о каком-то пройдохе Ленцере («взял десять марок, обещал устроить подносчиком и теперь не показывается»); о квартирной плате, которая растет, словно поганые грибы под дождем; о конфликте с мастером («разорался вчера: недоволен, так убирайся к дьяволу, не очень-то ты нужен заводу»); о предстоящей лотерее («купил десять билетов в одной серии, может, повезет, выиграю ковер или пианино!»)…

Слова падали тяжело и глухо, как камни на разрыхленную землю. И их никто не подбирал. Каждый тащил собственный груз.

Я быстро управился с сардельками, закурил и попросил еще одну кружку пива. Вечер представлялся бесконечным, я решил скоротать его здесь, и когда мой визави смачно выругал Зеверинга, я спросил, какая статья в «Роте Фане» произвела на него столь сильное впечатление.

Газета медленно легла на стол, прикрыв собой несколько пивных кружек. С костлявого, давно не бритого лица на меня подозрительно глянули глаза, запавшие в коричневые впадины. И вдруг взгляд налился желтой, беспощадной ненавистью.

— Чего ты суешь свой паршивый нос в чужую газету?

— Простите, я просто так спросил…

— Просто так?! — Человек, не спуская с меня глаз, откинулся на спинку стула. У него были очень широкие плечи и впалая, будто расплющенная грудь. — А что ты делаешь здесь? Просто так?

Я пожал плечами. Может, он здо́рово выпил и теперь рад, что есть повод покуражиться.

— То же, что и вы: сижу, пью пиво, — изобразив что-то вроде улыбки, сказал я.

— Нечего скалить зубы! Знаем мы таких вот молодчиков в шляпах.

Ох, черт!.. Фетровая шляпа, шелковый шарф, хорошее пальто. Конечно, я казался здесь белой вороной!

— Герр обер… — как можно спокойнее позвал я. — Цаален.

— Торопишься смыться?.. Нет, приятель, без моей метки ты отсюда не выйдешь!

Он встал.