Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Сервус, сервус! Мы рады твоему приезду. Как устроился? Что это у тебя вышло в «Уютном уголке»? Видел ли ты в Москве Беккера? Хорст, нечего таращить глаза. Марш по своим делам!

Хорст ухмыльнулся, подмигнул мне, — мол, теперь держись, — и вышел.

— Ты ел что-нибудь сегодня?

— Постой минутку… Я всё-таки хотел бы знать, с кем разговариваю.

— О, церемония представления! Я — Вильде, политический секретарь Берлин-Бранденбургской организации. Имя — Грета. Довольно с тебя? — Она протянула маленькую загорелую руку, и я ощутил крепкое, почти мужское пожатие.

— Садись сюда. Рассказывай. — Она подтолкнула меня к стулу, а сама легко взлетела на край стола и азартно заболтала ногами. Не девчонка, а какой-то черный вихрь!

В Москве мне много рассказывали о Грете Вильде. С уважением, гордостью и чуть насмешливо.

В германском комсомоле она пользовалась не меньшей популярностью, нежели Ольга Бенарио[26]. Страстная, упорная, отказавшаяся от девичьих радостей и удовольствий, она была родной сестрой наших комсомолок эпохи гражданской войны.

Собираясь отвечать на град вопросов, обрушенных на меня Гретой, я исподволь ее разглядывал.

Миниатюрная, с коротко стриженными густыми иссиня-черными волосами и черными, как угли, глазами, сверкающими за толстыми стеклами круглых очков, она скорее напоминала подростка. У Греты были резкие, угловатые жесты и низкий, с хрипотцой, этакий «цыганский» голос. Выцветшая русская косоворотка с расстегнутым воротом заправлена в синюю юбчонку, и совершенно открытые сандалии на голых ногах… Ничего не скажешь, забавная дивчина!

— Ты что меня так рассматриваешь? Не нравлюсь? — без тени кокетства спросила Грета и лихо тряхнула головой.

Мне показалось, что черные ее кудряшки зазвенели, как бубенцы.

— Я о тебе много слышал.

— Представляю, — Грета насмешливо фыркнула. — Авангардистка, загибщица, нетерпимый характер, упрямая как осел… Что еще?

— Мне говорили, что ты хорошо поёшь и аккомпанируешь себе на гитаре.

И вдруг Грета Вильде покраснела, и, если бы не профессорские очки, ей же ей, передо мной сидела прехорошенькая девчонка.

— Глупости! — сказала она и схватила со стола пачку с сигаретами. — Ты куришь?

— Ага. Вот французские. Хочешь попробовать?

— Нет. Я курю только эти. — Она жадно, всей грудью затянулась и выпустила из ноздрей струйки дыма. — Теперь давай рассказывай.

Я коротко рассказал Грете о цели моего приезда.

— Важный товарищ инструктор на поверку оказался юным пионером. Не хмурься, пожалуйста. Убеждена, что тебе очень пойдет красный галстук. Курсы руководителей детских групп мы проведем в Тюрингии. Есть там одно очаровательное местечко в долине реки Веттеры… Впрочем, в курс всех детских дел тебя введет Бруно Кюн. Он жаждет с тобой встретиться.

— Но у меня есть и другое поручение: попытаться выяснить, почему вы так медлите с организационной перестройкой ячеек.

Она задумчиво кивнула головой:

— Да, да… С этой перестройкой у нас далеко не так гладко, как бы хотелось. В теории всё правильно: где же и защищать интересы рабочей молодежи, как не на производстве? Но вот на практике… Ты с Аккерманом не разговаривал?

— А кто такой Аккерман?

— Наш парень. Был политическим секретарем райкома в Тальгейме. Такой небольшой город в округе Эрцгебирге — Фохтлянд. Ну, знаешь, в Саксонии. Сейчас Аккерман тоже в Москве. Учится. — Она закурила новую сигарету и продолжала, торопливо и небрежно расставляя слова: — Так вот — Антон, ну этот самый Аккерман, жаловался. В Тальгейме двадцать четыре чулочные фабрики. Это тебе не «Фарбениндустри»! Словом, карликовые предприятия. А комсомольская организация крепкая. С боевыми традициями. Когда в двадцать третьем году подготовлялось восстание, то у Аккермана, в отделе «фау-фау», было двести пятьдесят юношей и девушек боевиков. Это против одного жандарма и четырех полицейских. Представляешь, сильнейшая территориальная организация. Ну, это между прочим. Так вот, стали проводить перестройку. На одной чулочной фабрике — два комсомольца, на другой — пять. Вот и попробуй создать ячейки по производственному принципу. А вы там, в исполкоме, совершенно не считаетесь с местными условиями. Давай перестройку, и никаких гвоздей. — И после короткой, выжидательной паузы спросила в упор: — Ну, что ты на это скажешь, товарищ инструктор?

— То, что, не изучив как следует вопрос, нельзя правильно на него ответить. Я всего четвертый день в Берлине и еще ничего не знаю.

Подвижное лицо девушки приняло лукаво-заговорщическое выражение.

— Положим, кое-что ты уже знаешь… То, что в пивной, где собираются рабочие, не очень-то любят франтоватых молодых людей, проявляющих подозрительное любопытство.

— И охотно играют в кегли с полицейскими, — в тон Грете ответил я.

Она расхохоталась, соскочила со стола, подошла ко мне совсем близко. Ну такая маленькая! Я сидел, а она стояла рядом, и голова ее была почти на одном уровне с моей.