Давно, в Цагвери...

— Ах, девочка! — томно вздыхает она, с барственной небрежностью протягивая к моему красному банту унизанную кольцами пухлую руку. — Я хотела бы видеть кого-нибудь из взрослых. Культурно говоря — визит вежливости. — Она произносит слова с жеманной важностью, крупные золотые серьги с яркими красными камушками покачиваются под копной рыжевато-черных волос, в глубоком вырезе платья ослепительно сверкает золотой, сердечком, кулон.

Я отступаю в сторону, давая гостье пройти, и лишь сейчас замечаю, что мадам пожаловала не одна — за ее широкой спиной тоже расфуфыренные, словно на праздник, жмутся Самвел и Гурген. На них зеленые бархатные курточки с перламутровыми пуговицами, начищенные до зеркального блеска ботинки.

— Ну проходите же, дети! — с той же томностью приглашает их, чуть обернувшись, мамаша. — Вы же видите, нас культурно приглашают…

«А никто вас и не зовет», — хочется мне сказать, но я не решаюсь: и обе бабушки, и мама старательно внушают мне, что со взрослыми всегда нужно быть вежливой, тем более с теми, кто приходит к тебе в дом.

Шурша платьем, мадам Маконян важно шествует в глубину квартиры, ее отпрыски, блестя свеженапомаженными волосами, молча следуют за ней. Мы с Гиви, переглядываясь, замыкаем шествие. Я с трудом удерживаю смех. И тоже — вижу — происходит с Гиви.

Остановившись на пороге столовой, мадам Маконян театрально всплескивает ладошками:

— Вай, у вас уже гости! Извините-простите, может, культурно говоря, мы не вовремя?

И обе бабушки, и мама, и Миранда, выглядывавшая из кухни, рассматривают мадам с нескрываемым удивлением. Тата, умолкнувшая на полуслово, щурится надменнее, чем всегда.

— О, что вы! Что вы! — находится наконец мама, идя навстречу гостье. — Проходите, пожалуйста…

И, так же жеманясь и словно делая нам всем великое одолжение, мадам Маконян проходит в комнату, придерживая зачем-то двумя пальцами платье.

— А мне, знаете, муж сегодня утром культурно говорит: «Анаид-джан, почему нам не сойтись ближе с Туманишвили? Это достойные люди, и, хотя они и бедны, знакомство не повредит, ведь Леон Георгиевич ведет в суде много дел». — «Ах, джаник, отвечаю, ну конечно же, в торговле все может случиться, какая-нибудь тяжба, вдруг понадобится совет или написать бумагу. Адвоката полезно иметь под рукой…»

Говоря так, Анаид Маконян с тем же царственным видом усаживается у стола и обводит всех своими выпуклыми глазами. Самвел и Гурген усаживаются рядом с ней.

Мы с Гиви продолжаем переглядываться, с трудом удерживая смех. Мне кажется, что и взрослые относятся к Анаид Маконян иронически, но стараются этого не показать — все-таки она гостья…

Через пять минут разговор снова возвращается к происшествию с ковром, и мадам Маконян, картинно отставив мизинец, подносит к губам чашечку кофе, восторженно восклицает:

— О, весь дом говорит о вашем ковре, Ольга Христофоровна! И мой Ваграм сказал: «Наверно, хороший ковер, может быть, они продадут. Мы ведь в состоянии купить любую вещь! А им, культурно говоря, наверно, деньги нужны, все в стоптанных башмаках ходят…»

Теперь уж и мама, и обе бабушки переглядываются, и мадам Анаид чувствует, что сказала неуместное, и, пытаясь скрыть смущение, орудуя огромным батистовым платком, принимается вытирать носы своим чадам.

— Ах, дети, вы совсем не умеете себя культурно вести в обществе! Самвел-джан, не болтай ногами! — восклицает мамаша Маконян.

Потом все, кроме мамы, отправляются наверх, в мансарду, куда приходит и сам Маконян, и долго разглядывают разостланный на полу знаменитый ковер. Густо нарумяненное лицо гостьи выражает недоумение, полные губы презрительно и обиженно оттопыриваются.

— Никогда не дала бы за такую рвань и пяти рублей, — с осуждением изрекает она. — Вы придите к нам, Ольга Христофоровна, взгляните, какой новый, какой прекрасный ковер купил в комиссионном мой Ваграм. Умереть — такой красивый, на пол стелить жалко…

И Маконяны удаляются с обиженным видом, будто им в нашем доме нанесли тяжелейшее оскорбление.

— Ну и чучела! — ворчит Тата, когда за непрошеной посетительницей закрывается дверь. — Вот уж воистину — из грязи в князи! А золота мадам на себя понавешала — вопиющая безвкусица!

Но на этом не кончаются события дня.

Вечером к нам является еще одна гостья — тетя Эля.

— Как же я по всем соскучилась! — то и дело восклицает она, — вы не представляете, дорогие! Но дела, хлопоты — ни минуты свободной! Нет, не думайте, я не жалуюсь, — всплескивает она своими изящными руками. Подтянутая, подвижная, с толстой каштановой косой, свернутой на затылке в тяжелый узел, с ярким ртом, тетя Эля чем-то очень похожа на папу, и от этого, наверно, я ее так люблю.

Мама угощает тетю обедом — всем известно, что в бесконечной спешке и суете Эля часто забывает вовремя поесть и, по словам Таты, вообще ведет не по возрасту студенческий образ жизни.

Сегодня тетя Эля расстроена и разгневана. Завхоз в ее детском доме, некий Баблоян, оказался вором, крал и продавал на сторону продукты и белье.