Давно, в Цагвери...

— Ах, женщины, женщины! — говорит он. — Ну что вы так суетитесь! И как вы любите все усложнять! Правду я говорю, Ласточка? — так он называет меня.

Дядю Серго в нашей семье любят все; жалеют, говорят — он одинокий, как перст, и неухоженный, и изводит себя работой. Кроме того, что пишет книгу, он еще преподает в университете историю Грузии, занят в Обществе старых большевиков и политкаторжан. «Да побереги ты себя, Серж, — советует бабушка Тата. — Не с твоим здоровьем так напрягаться!»

А он отвечает со странной усмешкой, и мне не понять — шутит или говорит серьезно:

«Есть две формы жизни, дорогая Мария Марковна, — горение и тление. Знаете, я почему-то предпочитаю первую…»

Когда дядя Серго появляется у нас, все женщины наперебой ухаживают за ним, кормят самым вкусным, что находится в доме, поят горячим молоком с медом: обе бабушки твердят, что это — целебный напиток, чудодейственно воскрешающий силы. Посмеиваясь, он подчиняется «женской тирании» и, осторожно дуя в чашку, пьет обжигающую смесь.

И сегодня, несмотря на хлопоты, мама усаживает дядю Серго за обеденный стол, и папа, выглянув из кабинета, присоединяется к нему. Они всегда беседуют с удовольствием — вспоминают молодость, университет, товарищей.

— Ну как книга, дорогой? — спрашивает папа, дымя папиросой. — Конец виден?

— Трудно сказать, Лео… Груды материалов приходится переворачивать в архивах! Все кажется важным, необходимым…

— Задушит вас вконец бумажная пыль! — ворчит издали и бабушка Ольга.

— Вчера, Лео, — продолжает дядя Серго, — в архивах жандармского управления нашел новые материалы о Ладо Кецховели, о подпольной типографии «Нина», которую он организовал в Баку. И о том, как предательски убили его в Метехах. Часовой выстрелил в окно, когда Ладо выглянул полюбоваться на небо… В тюрьме — ты знаешь — иногда просто необходимо увидеть небо… А ведь Ладо был совсем молодой… Сколько светлых и чистых жизней втоптаны в землю! И сколько, может быть, Пушкиных и Бараташвили погибло, так и не успев ничего создать!..

Папа согласно и грустно кивает. Дядя Серго маленькими глоточками пьет горячее молоко, а я жду, когда он кончит завтрак и я смогу полностью завладеть им. Я люблю забираться к нему на плечи: он высокий, много выше папы, и, несмотря на болезнь, сильный. И когда я сижу так у него на плече, мой пышный красный бант касается люстры. Ох и весело же смотреть с высоты вниз! Весело и страшно! И хотя бабушка и мама ворчат, что я «мучаю» дядю Серго, я и сейчас не упускаю возможности воспользоваться своей властью.

Подсадив меня на плечо, дядя Серго расхаживает по столовой.

— А теперь, дорогие, — торжественно заявляет он, — сообщу вам приятную новость. Знайте же, отныне вы проживаете не на улице князя Барятинского, а на улице имени Арсена Джорджиашвили. Горсоветом принято решение…

— Ага! Переименовали наконец! — перебивает Серго возглас Таты. Величественная, как всегда, она стоит на пороге, небрежно опираясь на косяк рукой. — Давно пора!

Обычно дядя Серго сначала заходит поздороваться к бабушке Тате, но сегодня ее не оказалось дома, и он прошел прямо к нам.

Сейчас Тата, не обращая внимания на царящий в доме предотъездный разгром, заходит в комнату, испытующим взором окидывает дядю Серго. Мне иногда кажется, что она любит дядю Серго не меньше, чем своего сына, моего папу. Но мне нисколечко не обидно — наверно, потому, что и я сама принимаю дядю Сережу, как родного. Я догадываюсь, что сию минуту получу нагоняй за то, что забралась ему на плечо. Ну конечно, так и есть!

— Все худеешь, Серж! — говорит Тата сердито, словно дядя Серго в чем-то виноват перед ней. — А ты, Лиана, посовестилась бы! Большая девочка! Дяде тяжело тебя таскать!

— О, не беспокойтесь, Мария Марковна! — смеется Серго, крепче прижимая к плечу мои ноги. — Я еще сильный! Тюрьма приучила к ежедневной гимнастике, мускулы-то пощупайте — сталь!

Но никто не смеется его шутке.

Помню, однажды я спросила Тату: «А почему у дяди Серго нет жены, нет детей?» Я вдруг представила себе, что могла бы играть с ними, как с Гиви и тигранятами, я готова была заранее полюбить их. Бабушка Тата ответила не сразу: «Ах, Ли, Ли, была и у нашего дорогого Серго невеста. Писаная русская красавица. На Натали Пушкину похожая. Извела ее тюрьма, сибирская ссылка… Там ее и похоронили… А потом…» Что ж потом?..

Я вспоминаю тот давний разговор, и мне так жалко дядю Серго — как много пришлось ему пережить… И чувствую — люблю его еще больше.

— Значит, переименовали, — удовлетворенно повторяет Тата. Она задумывается на минутку, глаза становятся строже и печальнее. — А я ведь прекрасно помню тот день, когда Арсен убил генерала Грязнова, — говорит она. — Я все видела своими глазами с нашего балкона…

И Тата поворачивается лицом к распахнутой балконной двери, за которой в густых ветвях акации восторженно верещат воробьи.

— Может, Серж, тебе для твоей книги и пригодится мой рассказ? — спрашивает Тата. — А? Ведь тебя тогда не было в городе, гоняли где-то по тюрьмам, если не ошибаюсь…