Давший клятву

— Некоторые с возрастом становятся добрее. Я не из их числа, ибо видел, как плохо космер обращается с невинными, — и это делает меня не склонным к доброте. Другие мудреют с годами. Я не из их числа, ибо у нас с мудростью всегда были противоположные цели и мне еще предстоит выучить язык, на котором она говорит. Кто-то с возрастом становится циничнее. Будь я таким, сам воздух искривился бы вокруг меня, высасывая все эмоции, оставляя лишь презрение. — Он побарабанил пальцами по столу. — Иные… иные же с возрастом просто делаются странными. Боюсь, я именно такой. Я кость чужеродного вида, сохнущая на равнине, которая давным-давно была морем. Диковинка и, возможно, напоминание о том, что жизнь не всегда была такой, как сейчас.

— Выходит, ты… старый, верно? Не Вестник, но такой же старый, как они?

Он плавным движением снял ноги в ботинках с соседнего стула и наклонился вперед, не сводя с нее взгляда и любезно улыбаясь.

— Дитя, когда они были младенцами, я уже прожил с десяток жизней. «Старый» — это слово, которым описывают поношенный ботинок. Я нечто совершенно иное.

Она задрожала, глядя в эти голубые глаза. Внутри их играли тени. Некие формы двигались, усыхая с течением времени. Валуны превращались в пыль. Горы становились холмами. Реки меняли курс. Моря делались пустынями.

— Вот буря, — прошептала она.

— Когда я был молод… — проговорил Шут.

— Да?

— Я дал обет.

Шаллан кивнула с распахнутыми глазами.

— Поклялся, что всегда буду там, где я нужен.

— И такое случалось?

— Да.

Она выдохнула.

— Как выяснилось, мне следовало быть точнее, потому что это самое «там» может оказаться — в строгом смысле слова — где угодно.

— Это… как?

— Честно говоря, «там» — по сей день — представляет собой случайное место, от которого никому нет никакой пользы.

Шаллан охватили сомнения. В один миг любое подобие смысла, какой она ощутила в поведении Шута, исчезло без следа. Она снова шлепнулась на свое место:

— И с чего вдруг, скажи на милость, я вообще разговариваю с тобой?

— Шаллан! — ошеломленно воскликнул он. — Если бы ты разговаривала с кем-то еще, он не был бы мной.

— Так уж вышло, Шут, что я знаю многих людей, которые не ты. И кое-кто из них мне даже нравится.

— Будь осторожнее. Те люди, которые не я, склонны к внезапным приступам искренности.

— А это плохо?

— Разумеется! «Искренность» — это слово, которое люди используют для оправдания своей хронической тупости.

— Ну а мне нравятся искренние люди, — заявила Шаллан, поднимая кружку. — Просто восхитительно, как они удивляются, когда их спихивают с лестницы.

— О, а вот это жестоко. Не надо толкать людей с лестницы за то, что они искренние. Надо это делать с тупицами!

— А если человек одновременно искренний и тупой?

— Тогда беги от него.

— Вообще-то, мне нравится спорить с такими людьми. На их фоне я выгляжу умной, и Вев знает, это всегда оказывается кстати…

— Нет, нет. Шаллан, ни в коем случае не спорь с идиотом. Ты же не воспользуешься своим лучшим мечом, чтобы намазать масло на хлеб.

— О, но ведь я занимаюсь наукой. Мне нравятся вещи с любопытными свойствами, а глупость — самое интересное из них. Чем больше ее изучаешь, тем дальше она от тебя ускользает — но в то же самое время чем больше ее приобретаешь, тем меньше в ней смыслишь!

Шут глотнул вина.

— В какой-то степени правда. Но ее трудновато обнаружить, потому что собственную глупость — как запах собственного тела — мы редко ощущаем. Таким образом… если поместить двух умных людей в одну комнату, в конце концов они неизбежно отыщут свою общую глупость и вследствие этого станут идиотами.

— Глупость как дитя — чем больше кормишь, тем больше растет.

— Глупость как модное платье — в юности выглядит очаровательно, но в пожилом возрасте смотрится плохо. И хоть ее свойства уникальны, глупость до жути широко распространена. Общее количество глупцов на планете приблизительно совпадает с ее населением. Плюс один.

— Плюс один? — переспросила Шаллан.

— Садеас считается за двоих.

— Э-э, Шут… он мертв.

— Что? — Шут резко выпрямился.

— Кто-то убил его. Э-э… мы не знаем кто.

Следователи Аладара продолжили выслеживать виновного, но к тому моменту, когда Шаллан покинула Уритиру, расследование застряло.

— Кто-то прикончил старого Садеаса и я это пропустил?

— А что бы ты сделал? Помог ему?

— Клянусь бурей, нет. Я бы аплодировал.

Шаллан широко улыбнулась и глубоко вздохнула. Ее волосы снова стали рыжими — она позволила иллюзии отклониться от образца.

— Шут, — стала она серьезной, — почему ты здесь? В этом городе?

— Я и сам не знаю.

— Прошу тебя. Можешь просто ответить?

— Я ответил — и был честен. Шаллан, я могу знать, где должен быть, но не всегда знаю, что мне надо там делать. — Он побарабанил пальцами по столу. — А ты почему здесь?

— Чтобы открыть Клятвенные врата, — сказала Шаллан. — Спасти город.

Узор загудел.

— Какие возвышенные цели.

— А разве смысл целей не в том, чтобы подталкивать человека к чему-то возвышенному?

— Да, да. Целься в солнце. В этом случае, если промахнешься, твоя стрела, по крайней мере, упадет далеко и тот, кого она убьет, скорее всего окажется человеком, которого ты не знаешь.