Декабристы

Так потерпел неудачу первый проект цареубийства. Приблизительно та же сцена, какая произошла между Рылеевым и Якубовичем, повторилась у Рылеева и с Каховским.[610]

«Каховский, – показывал Рылеев, – приезжал в Петербург с намерением отправиться отсюда в Грецию и совершенно случайно познакомился со мною. Приметив в нем образ мыслей совершенно республиканский и готовность на всякое самоотвержение, я, после некоторого колебания, решился его принять, что и исполнил, сказав, что цель общества есть введение самой свободной монархической конституции. Более я ему не сказал ничего, ни силы, ни средств, ни плана общества к достижению преднамерения оного. Пылкий характер его не мог тем удовлетвориться, и он при каждом свидании докучал мне своими нескромными вопросами, но это самое было причиной, что я решился навсегда оставить его в неведении. В начале 1824 года Каховский входит ко мне и говорит: «Послушай, Рылеев, я пришел тебе сказать, что я решился убить царя. Объяви об этом думе, пусть она назначит мне срок». Я в смятении вскочил с софы, на которой лежал, сказав ему: «Что ты, сумасшедший! Ты, верно, хочешь погубить общество. И кто тебе сказал, что дума одобрит такое злодеяние?» Засим старался я отклонить его от сего намерения, доказывая, сколь оно может быть пагубно для цели общества, но Каховский никакими моими доводами не убеждался и говорил, чтобы я насчет общества не беспокоился, что он никого не выдаст, что он решился и намерение свое исполнит непременно. Опасаясь, дабы он на самом деле того не совершил, я, наконец, решился прибегнуть к чувствам его. Мне несколько раз удалось помочь ему в его нуждах. Я заметил, что он всегда тем сильно трогался и искренно любил меня, почему я и сказал ему: «Любезный Каховский, подумай хорошенько о своем намерении. Схватят тебя, схватят и меня, потому что ты у меня бывал часто. Я общества не открою, но вспомни, что я – отец семейства. За что ты хочешь губить мою бедную жену и дочь?» Каховский прослезился и сказал: «Ну, делать нечего, ты убедил меня». «Дай же мне честное слово, – продолжал я, – что не исполнишь своего намерения!» Он дал мне оное. Но после сего разговора он нередко стал задумываться. Я охладел к нему, мы часто стали спорить друг с другом, и, наконец, в сентябре месяце он снова обратился к своему намерению и настоятельно требовал, чтобы я его представил членам думы. Я решительно отказал ему в том и сказал, что жестоко ошибся в нем и раскаиваюсь, приняв его в общество. После сего мы расстались в сильном неудовольствии друг на друга… Между тем, при свиданиях мы продолжали спорить и даже ссориться. И, наконец, видя его непреклонность, я сказал однажды ему, чтобы он успокоился, что я извещу думу о его намерении, и что если общество решится начать действия свои покушением на жизнь государя, то никого, кроме него, не употребит к тому. Он этим удовлетворился. Это происходило за месяц до кончины покойного Государя Императора».

Из показаний Рылеева видно, что дня за два до 14 декабря Каховский опять возобновил свое предложение, но что Рылеев и на сей раз его успокоил.

Члены общества долго и подробно дебатировали также вопрос о том, как поступить с царской семьей в случае удачи возмущения, и взгляды Рылеева в этих дебатах менялись, сообразно степени его возбужденности. «В решительном совещании, – признавался Рылеев, – никогда не полагали истребить императорскую фамилию и провозгласить республику. Равно и того, что если на нашей стороне будет только перевес, то чтобы послать депутацию к Государю Цесаревичу с просьбой царствовать с некоторыми ограничениями. Положено же было захватить императорскую фамилию и задержать оную до съезда великого собора, который долженствовал решить, кому царствовать и на каких условиях».

«А что делать с императором, – спрашивал Рылеев своих товарищей, – если он откажется утвердить устав представителей народных?» Все были озадачены этим вопросом, и Рылеев, воспользовавшись мнением Пестеля, сказал: «Не вывезти ли за границу?» Проект этот всем понравился, и от членов думы возложено было на Рылеева поручение стараться приготовить для исполнения упомянутой мысли несколько морских надежных офицеров. К выполнению этого поручения Рылеев и приступил. «При свидании с Торсоном, – говорил он, – я спрашивал его: «Можно ли иметь фрегат с надежным капитаном и офицерами?» На вопрос же его: «Для чего это?» я ответил: «Чтобы отправить в случае надобности царствующую фамилию за границу». Торсон находил это опасным и полагал, что даже лучше оставить императорскую фамилию во дворце. Тут она под надзором. Я же точно сказал на это: «Нет, в Петербурге нельзя; разве в Шлиссельбурге. Там можно приставить старый Семеновский полк. В случае же возмущения, пример Мировича».

До сих пор течение мыслей Рылеева по данному вопросу представляется выдержанным и спокойным.